– Ты меня ждал.

– Ты невыносимо проницательна. Видишь ли, утречком я проснулся и понял, что ты уехала. «Как мило с ее стороны, – подумал я себе, – что не будит она меня ради таких глупостей, как излишнее прощание, без которого, несомненно, можно обойтись. В конце концов, кто в нынешние времена прощается или здоровается, это же просто предрассудки и чудачества. Верно?» Поэтому я повернулся на другой бок и снова заснул. И только после завтрака я вспомнил, что должен сказать тебе кое-что неимоверно важное. Так что я уселся на трофейного коня и поехал напрямик.

– И что такого хотел ты мне сказать? – спросила Висенна, подходя ближе и запрокидывая голову, чтобы взглянуть в синие глаза, которые прошлой ночью видела она во сне.

Корин оскалился в широкой улыбке.

– Дело довольно деликатное, – сказал. – Не получится в двух словах. Это потребует длительных разъяснений. Не знаю, успею ли до заката.

– Ну хотя бы начни.

– В этом, собственно, и проблема. Не знаю как.

– Господину Корину не хватает слов, – покачала головой Висенна, все еще улыбаясь. – Абсолютно неслыханное дело. Тогда, например, начни сначала.

– Неплохая идея, – Корин сделал вид, что становится серьезней. – Видишь ли, Висенна, прошло уже немало времени, как я брожу в одиночестве…

– По лесам и гостинцам, – закончила чародейка, закидывая руки ему за шею.

Пестрая Птица, высоко на ветке, махнула крылышками, раскинула их, запрокинула головку.

– Трррк твиит твииит, – сказала.

Висенна оторвалась от губ Корина, посмотрела на птицу, подмигнула ей.

– Ты был прав, – сказала. – Это и правда дорога без возврата. Лети, скажи им…

Она заколебалась, махнула рукой.

– Ничего им не говори.

«В некотором царстве, в некотором государстве жили-были…»

Люди существа стайные, стройно жить не могут и потому сбиваются в шайки, банды, коллективы, а пуще того, в царства и государства. Оттого у них случаются беды и неурядицы, о которых в сказках говорится. Сказок Дарид помнил множество, хотя частенько не понимал, зачем они и о чем в них толкуется. Но раз сказки помнятся, то пусть их. Есть не просят.

Сам Дарид поначалу тоже жил-был вдвоем с папенькой. Дарид был мал, папенька заботился о нем, кормил и оберегал. Потом Дарид вырос, а папенька состарился и начал прихварывать. Теперь уже Дарид заботился о нем, но заботы не помогали, папенька хворал все чаще, а потом его вовсе не стало. С тех пор Дарид, как и полагается, жил-был один.

Хотя Дарид был людского рода, но жил не стайно, а стройно. Из людского бытия помнились сказки, кой-какие рабочие ухватки и кое-что по мелочам. Но главное, конечно, речь, Дарид умел говорить и сильно подозревал, что это умение досталось ему от человечества.

Курум, например, говорить не умел. Хрумкал, грымкал, но членораздельных звуков не издавал. Собой был невысок, но коренаст. Бегал когда на двух ногах, а то и на четвереньках, и весь был покрыт соловым, на шерсть похожим волосом. Одежды не носил, то есть ничего человеческого в нем не наблюдалось. Дома у него тоже не было, во всяком случае, Дарид о таком не знал.

Курум обитал на лугу, что между рекой и Даридовой рощей. Кроме Курума на лугу имелась стая баранов. Но бараны просто животные, их никто в расчет не принимает. Дарид не был даже уверен, бараны это или овечки. В сказках овечки тоже встречаются. Когда сталкиваешься с настоящим жителем, сразу понятно: это Курум, это Мухляк, а это – Чурнан. А тут – ходят какие-то существа по лугу, а зачем и почему – непонятно. Луг – Курумова вотчина, пусть он с баранами разбирается. И Курум разбирался, да еще как! Иногда просто смотрел, как они пасутся, иногда пугал, и тогда бараны шарахались в разные стороны, тряся хвостами. А порой Курум выбирал одного барана и ел его, а остальные, сбившись в кучу, таращились выпученными глазами, и в их взглядах не отражалось ничего.

Главное правило стройной жизни – не лезть, куда не зовут, но Дарид недаром был людского рода, главное правило им частенько нарушалось. Но, нарушая букву неписаного закона, Дарид свято блюл его дух. Изредка он подходил к Куруму, что уже было нарушением, и спрашивал:

– Я возьму барана. Можно?

Курум недовольно ворчал, и Дарид понимал, что можно. Было бы нельзя, так и недовольство было бы иным. Когда в позату зиму из Зачащобья набежала стая волков и принялась, не разбирая, резать баранов, ворчание раздалось такое, что и в Зачащобье слышали. Казалось бы, что волки, что бараны, все животные: серые и лохматые, сбиваются в стаи, а разница огромная. Курум драл набежников так, что шерсть летела клочьями, но и волки в долгу не оставались. Дарид наблюдал за сражением и не мог понять, кто кого заест. Вмешиваться нельзя, это не его битва. Потом Дарид с огорчением вспомнил, что хотел попросить у Курума не одного, а двух баранов, потому что ему очень нужны шкуры, но после нынешнего разорения Курум, конечно же, не даст ничего. И еще Дарид подумал, что волчья шкура вполне заменит баранью, а охота это совсем иное дело, нежели участие в сражении, даже если охота происходит на Курумовой земле во время битвы. Это и вовсе не вмешательство, и стройность жизни не портит.

Умные размышления заняли совсем немного времени, после чего Дарид тонким колышком насмерть приколотил волка, что полохматей, а следом второго и третьего. Он бы и четвертого прибил, но волки, утащив несколько бараньих туш, утекли к себе, а гнаться за волками в Зачащобье небезопасно даже для Дарида.

– Волчьи шкуры возьму, – объявил Дарид.

Что ворчал израненный Курум, было не понять, но и без того ясно: шкуры Куруму не нужны, у него своя не хуже.

Ходить по чужой земле в случае нужды обычай не возбранял. Дарид пользовался этим правом вовсю, исходивши весь край. Сильно хотелось знать, кто из обитателей относится к людскому роду, а кто сам по себе. Решил так: кто говорить способен – тот человек, а нет – то просто житель. Тут тоже бабушка-береза надвое скрипела: а ну как говорить житель умеет, но не хочет – что тогда? Вон, Чурнан, недальний сосед, что в чащобе за Даридовой рощей живет: две руки, две ноги, одна голова – ни дать, ни взять – человек, только скукоженный, горбатый, Дариду едва по пояс. Но не скажет ни полсловечка, знай лишь хохочет, как оглашенный, и все старается Дарида с дороги сбить, чтобы тот заблудился и пошел кругами. Тут поневоле усомнишься: в разуме Чурнан или сам где заплутал. Дарид хоть и людского рода, но деревьям сродни и в лесу потеряться не может. Это Чурнан должен бы сообразить, даже если он не человек. А что до смеха, то неясыть тоже хохочет, хотя человечества в ней ни на полпера.

Чем живет Чурнан, над чем смеется, Дарид не знал, да и не интересовался знать. Ему из чащобы ничего не надо, в роще то же самое есть, еще и получше. Скажем, орехов у Чурнана нет, а у Дарида – сколько угодно. Дальний конец рощи зарос густющим орешником, в урожайные годы на созревшую лещину сбегались белки даже из Зачащобья. Зверьков Дарид не гнал: жалко, что ли? Себе орехов тоже набирал, а потом ходил да пощелкивал.