— Обязательно и даже — очень. Это мой долг! Вам советую поступать так же. Очень советую».

Следует подчеркнуть, что под патронажем Рейснера Грищенко служил не только на «Пантере», но и в 1933–1934 годах, после окончания специальных курсов комсостава, на подлодке «Д-2». В то же время далеко не все воспринимали крестного отца Грищенко так же положительно, как и он сам. Служивший минером на другой лодке той же бригады И.А. Быховский вспоминал о Рейснере так: «Судя по воспоминаниям людей, лично знавших Ларису Рейснер, ее брат не обладал даже крупицей ее обаяния и революционной страстности. У Л.М. Рейснера был весьма трудный характер. Невероятный формалист и бесстрастный педант, он был вежлив до тошноты, носил фуражку с огромным козырьком и стремился изображать из себя некого "кэптена". Однажды молодой матрос растерялся и не отдал ему рапорта. Рейснер подошел к провинившемуся вплотную и вкрадчивым голосом промолвил:

— Товарищ вахтенный, прошу вас, будьте любезны после смены с вахты разыскать товарища старпома и передать ему мою просьбу немедленно арестовать вас на двое суток за неотдачу мне рапорта.

Этот командир отличался очень замкнутым нравом. Он почти не общался с командой, знал ее плохо и не был ею любим».

То, что так думал не один Быховский, подтверждала и служебная аттестация: «Этот широко образованный человек имел все основания считаться образцовым командиром, но мешали его некоторые своеобразные взгляды. Рейснер считал, что на флоте командир имеет слишком мало прав, внешне почти не отличается от краснофлотцев, а это ведет к панибратству, говорил, что мы в области морской культуры должны взять кое-что у старого флота. Проскальзывала в словах Рейснера и недооценка партийно-политической работы. Нельзя было не уважать его за талант и способности как подводника, но трудно было мириться с его настроениями, тем более, что он имел влияние на известную часть командиров, особенно молодых подводников, преклонявшихся перед его мастерством». Последние слова в полной мере относились и к Грищенко, который унаследовал от Рейснера не только спокойствие и вежливость, но и излишнее самолюбие, внешнее щегольство и любовь к сарказму, которая проявлялась не только в отношениях с подчиненными, но и с начальством. В конечном итоге именно эти качества и стали определяющими в том, как сложилась его карьера.

Впрочем, все это произойдет гораздо позже, а в середине 30-х, после непродолжительной службы на Севере, Грищенко окончил Учебный отряд подводного плавания, а затем служил помощником и командиром большой подлодки «Д-5». С последней должности он поступил на командный факультет академии, которую окончил в 1940 году, и стал командиром оканчивавшей капремонт «Л-3». В своих мемуарах Грищенко подчеркивал всю исключительность своего статуса — ведь командир подлодки с академическим образованием это чуть ли не нонсенс. На самом же деле изучение послужных списков показывает, что таких на КБФ кроме него было еще пять, да и ходить за примером, что он не исключительный, далеко было не надо — в той же Либаве рядом с ним служил командир «С-1» И.Т. Морской, который окончил академию годом раньше. Но он погиб на вторые сутки войны и мемуаров не оставил…

Тем не менее для первого похода все вышло не так уж плохо. До 26-го субмарина спокойно находилась на дозорной позиции, и если не считать того, что штаб Либавской ВМБ не давал квитанций на ее сообщения о пролетающих самолетах, все проходило спокойно. Около 17 часов 24 июня из штаба флота поступило приказание уничтожить корабли противника, высадившие десант в 15 милях севернее Либавы, но Грищенко его, судя по всему, не получил. Спустя трое суток с начала войны в штабе флота все-таки вспомнили, что у него в распоряжении имеется единственный минный заградитель, использовать который в качестве обычной дозорной подлодки вряд ли разумно. Утром 25 июня начальник штаба КБФ Пантелеев передал в Ригу радиограмму командиру 1-й бригады подлодок Герою Советского Союза Н.П. Египко, где предлагал ему поставить задачу на постановку мин «Л-3» у Мемеля против крейсеров. В штабе бригады немного подумали и с наступлением темноты передали: «С 00 час. 26.06 до 00 час. 28.06 приказываю выставить заграждения банками по 3–4 мины каждая у Мемеля. Начальная точка Ш=55.45,8 Д=21.00,3, точка поворота Ш=55.43,9 Д=20.59,2 конец постановки Ш=55.42,2 Д=21.01,0. С 00 час. 28.06 оставить позицию и возвратиться в Ригу. Время прохода Ирбенского пролива донести». Лодка подтвердила получение приказа в 02:43, но в штабе флота приказ командира 1-й БПЛ смогли расшифровать только в 19:07, что многое говорит об организации связи и боевого управления. Немцы с расшифровкой справились гораздо оперативнее, и уже в 10:00 26-го штаб немецкого командующего тральщиками «Норд» получил приказ провести поиск мин и подлодки по указанным координатам.

Тем временем «Л-3» описала широкую дугу, уйдя в море в надводном положении и снова вернувшись к берегу на широте Мемеля. С 2 часов ночи 27 июня подлодка шла в подводном положении, и спустя три часа на ней зафиксировали отдаленные разрывы глубинных бомб. Можно не сомневаться, что их сбрасывали охотники «Uj 118», «Uj 113», которые покинули дозорную позицию и вели поиск в районе указанных координат. Днем на 118-м отказал гидролокатор, что, видимо, стало одной из причин безрезультатности поиска. Тем временем командир подводного минзага пребывал в раздумьях. В своем донесении Грищенко писал:

«При переходе для минной постановки у Мемеля не была ясна обстановка; поставленную задачу понял, но закралось сомнение — почему мне приказали поставить минное поле так, а не по другому. Решил, что, очевидно командование установило фарватер и его надо заградить. Для того, чтобы проверить, решил провести разведку на себя, но оказалось после разведки, что это не фарватер. Корабли противника выходят из Мемеля и идут до буя, после чего ворочают на зюйд и идут вдоль берега; таким образом, передо мной стала задача — ставить ли мины согласно приказа или ставить согласно выявленного фарватера. Поскольку замысел командования мне не был известен, а задача поставлена конкретно, решил ставить там, где приказано, что и сделал с 12:00 до 13:30 27.06.41».

Вряд ли командование бригады и штаб флота читал эти слова с удовлетворением — не очень тонкий намек на штабную глупость здесь налицо, но нам хотелось бы заострить ваше внимание не на традиционном для Грищенко сарказме, а на другом. Во-первых, командир бригады приказал выставить мины против крейсеров, а не против торговых судов. Крейсера могли для подхода к порту использовать другой фарватер, так что ценность проведенной командиром «на себя» разведки была весьма сомнительна.

Во-вторых, из материалов Управления подводного плавания, представители которого занимались сбором боевого опыта, следует, что, увидев транспорта, уходившие из Мемеля на юг, командир решил, что немцы под ударами Красной Армии эвакуируют порт, а в такой обстановке суда могли идти и случайными курсами, которые не следовало бы считать точными фарватерами.

В-третьих, и самых главных, сейчас-то мы точно знаем, что никаких немецких транспортов в тот день в Мемель не прибывало и не убывало, а то, что Грищенко наблюдал, являлось парой искавших его охотников да группой вспомогательных тральщиков 31-й флотилии (бывшие голландские люггеры), выходивших для разведывательного траления по известным немцам координатам постановки «Л-3». Тот факт, что, протралив весь район до утра 30 июня, немцы так и не нашли ни одной мины, говорит о том, что они были выставлены все-таки не совсем там, где это приказывал комбриг Египко. Впрочем, причиной отсутствия мин могли быть и нарушения, допущенные при подготовке мин в базе, приведшие к неправильной установке по глубине. Именно к такому выводу можно прийти исходя из того факта, что вечером 2 июля находившийся в дозоре у Мемеля охотник «Uj114» обнаружил при помощи гидролокатора в точке 55.44,1 с.ш./20.59,VI в.д. три подводных объекта на расстоянии 900, 600 и 400 м, которые классифицировал как мины. В течение 3 и 4 июля тральщики 31-й флотилии вновь протралили прибрежный фарватер № 80 катерными тралами MPG на глубину до 10 метров (лодка ставила мины с углублением 12 футов — 3,7 м) в этом районе на ширину три мили и вновь ничего не нашли — мины «Л-3» «пропали с горизонта» окончательно.