Лелий со своим отрядом высадился вдали от Карфагена — в его планах не было двигаться в сторону города и уж тем более его осаждать. Он должен был первым делом подтвердить союз с Масиниссой, завладеть африканской конницей и, если получится, привести под римские знамена царя Сифака, который, несмотря на заключенный прежде договор, колебался и не спешил подтвердить наш союз. Почему — я пока не ведал.

По слухам, в Карфагене после высадки Лелия случилась паника, пунийцы спешно отправили послание Ганнибалу, умоляя, чтобы старый враг Рима начал в Италии боевые действия и заставил бы меня вернуться назад. Но мольбы мольбами, а Ганнибалу ничего серьезного сделать не удалось. Я не обращал внимания на то, что творится в Италии — тем более что консульская власть моя кончилась, и Ганнибал сделался головной болью новых командующих. Я же, оставшись в ранге проконсула, продолжал свои сборы, поскольку был наделен империем до той поры, пока не будет заключен мирный договор.

Через год [91] я высадился в Африке с подготовленной армией. Но и с этими силами я бы не смог штурмовать Карфаген. Более того, я пока не мог победить пунийцев на поле брани. А причиной тому была измена Сифака. И это положение мне предстояло исправить.

* * *

Как бы я ни старался, никогда мне не удастся написать беспристрастную историю недавних событий. Полагаю, это не по силам вообще никому. Даже если пишущий захочет быть искренен и правдив, все равно он станет оправдывать себя и тех, кто ему дорог или просто нравится. И, разумеется, он будет доказывать неправоту своих врагов. Правда, некоторым философам удается менять свое мнение на обратное с неожиданной легкостью: сегодня он сочиняет речь, ловко выводя несомненную правду Рима, назавтра по всем правилам риторики строит защиту Карфагена, и оба раза бывает поразительно убедителен.

К счастью или несчастью, я не умею так ловко менять кожу, будто змея, сбрасывающая прежнюю, под которой уже вызрела новая. Я всегда буду оправдывать Рим и отстаивать его права. Но я не хочу представлять пунийцев как страшных злодеев, выползших из Тартара, сам вид коих омерзителен, а дела так черны, что в них не найдется ни одного светлого пятна.

Карфагеняне любили свой город, они, привыкшие нанимать за деньги солдат, в час беды вышли на поле близ Замы, чтобы умереть за родные стены. И потому, Катон, я не стану сочинять обращение к сенату, требуя разрушить их город. Они умирали, чтобы их дети жили. Так пусть живут…

Каждое утро Диодокл меня спрашивает, не стало ли мне лучше? Я киваю и говорю: да, немного.

Разумеется, я вру. На самом деле хорошо, если к прежним болям и хворям не прибавляется новая. Сегодня появилась противная ломота в спине, и она усиливается с каждым часом, перемежаясь острыми вспышками, как будто кто-то втыкает мне в поясницу раскаленные иглы.

Но вот я начинаю писать, и боль потихоньку отступает, мутнеет, и я уже на Сицилии. И победа при Заме так близка. Она приснилась мне еще там, на роскошном Острове — стоящие рядами легионеры, промежутки меж ними, и слоны, бегущие в атаку на наши порядки. Я запомнил широкие проходы между нашими манипулами, куда устремились боевые звери Ганнибала, не причинив нам никакого вреда. Я проснулся и лежал долго, улыбаясь. Боги послали мне весть, как победить.

* * *

Вчера, заканчивая свой рассказ и, как это часто бывает к концу дня, неуместно торопясь, я забежал вперед в своем повествовании. Так что мне придется вернуться немного назад и поведать о событиях подробно и по порядку, если такое еще возможно. День ото дня мой рассказ становится все более сбивчивым, но я надеюсь, что читатель простит меня — я тороплюсь рассказать о главном и пренебрегаю деталями. Потом понимаю, что без важных мелочей понять происходящее невозможно, и начинаю уточнять или же исправлять написанное.

Итак, вернемся к Сифаку.

Как уже сообщалось, еще будучи в Испании, я задумался о том, где взять конницу, чтобы одолеть Ганнибала. Рим может поставлять тяжелую пехоту — тут нашим легионерам нет равных во всей ойкумене. Велиты — легковооруженные — приходят в наши войска в основном из союзников. Но римская конница почти вся погибла в предыдущих битвах. Та конница, что нам удалось раздобыть после всех поражений, нужна была в Италии — ведь там все еще сидел в своем логове Ганнибал. Лошадей и обученных всадников так мало, что составить из них алы, способные превзойти нумидийцев, было невозможно. Выход оставался один — переманить на нашу сторону варваров. Мне казалось, что я достиг этого еще в Испании, во всяком случае, Масинисса, чьи отряды я изрядно потрепал в битве при Бекуле, заключил со мной союз, хотя и не перешел открыто на мою сторону. Он ожидал появления римлян в Африке, чтобы не остаться с Карфагеном один на один. Что же до Сифака, то с этим царьком мною был заключен договор, причем посольство сопровождалось большим риском. Так что, готовясь к экспедиции, я вполне был уверен, что в случае моего появления на карфагенском побережье всадники как из восточной Нумидии (их должен был привести Масинисса), так и из западной (это уже вотчина Сифака), явятся по первому зову. И с этой конницей, вдобавок к той, что я сумел обучить на Сицилии, мне можно не опасаться кавалерии, которую впопыхах выставит против меня Карфаген.

Но те же несложные расчеты сделали и карфагенские полководцы — Сифак, плюс Масинисса, плюс Сципион — кажется, не надо быть вдохновленным богами, чтобы понять, какая опасность кроется в этом союзе. И пунийцы придумали, как переманить на свою сторону Сифака и лишить меня конницы.

Все решила женская красота. Прелестная, умная, а главное, обладающая каким-то удивительным медоточивым голосом, Собонизба могла очаровать любого мужчину и — более того — убедить этого мужчину служить Карфагену. Сам я никогда эту женщину не видел и рассказываю о ее красоте с чужих слов, и иногда меня охватывает сожаление, что Судьба не позволила мне с нею встретиться. Дочь Гасдрубала Гискона, того самого, что был мною разбит в Испании и который едва не захватил меня во время посольства к Сифаку, она происходила из аристократического рода и могла бы осчастливить любого карфагенянина, но у отца на ее счет были другие виды. Сначала он обещал ее Масиниссе, молодые люди встретились в то время, когда Масинисса был в Карфагене[92], и понравились друг другу, но я не думаю, что царевич в те дни влюбился в нее — она была еще девочкой, немногим старше моей Младшей теперь, лет двенадцати или тринадцати, но сама Собонизба наверняка осталась неравнодушной к царевичу — он был необыкновенно красив, строен, смугл, гибок. Он всегда и всюду выделялся внешностью и манерами: орлиный нос, живые светлые глаза, шапка курчавых волос и черная бородка, вместо плаща он носил шкуру леопарда, движения пластичные, мягкие, кошачьи. Он знал несколько языков, умел не только командовать армией, но и вести беседу, его происхождение (был он сыном царя Галы) льстило малышке. Но это сватовство не получило продолжения. Пока она была еще почти девочкой, отец постоянно прикидывал, за кого лучше ее отдать, и обещал ее многим. Вскоре отец красотки начал сомневаться в верности Масиниссы (в Испании у пунийцев по-прежнему имелись свои глаза и уши), и в Карфаген доносили, что нумидийский царевич за все время не причинил мне особого вреда, а в конце концов вообще перестал нападать на порядки римлян, предпочитая грабить местных варваров, причем выбирал союзников Карфагена, а не тех, кто успел присягнуть Риму. Сифак, несмотря на мой столь удачный визит к нему и заключенный договор, пока что пребывал моим союзником только на словах. И Гасдрубал, сын Гискона, решил не терять времени и вновь переманить давнего союзника на сторону Карфагена. А для того предложил престарелому царю свою красавицу-дочь в качестве приза и гарантии верности. Возможно, Сифак и отказался бы и предпочел выбрать другую сторону, но, встретившись с карфагенской красавицей, позабыл обо всем на свете. Собонизба за минувшие пять лет превратилась в роскошную женщину, а умелое обращение и дорогие наряды сделали ее и вовсе неотразимой. Престарелый царек потерял голову от сладострастия, тут же принес клятву верности Карфагену, женился на Собонизбе, а мне прислал письмо, что отказывается от заключенного союза и возвращается на сторону Карфагена.