Глаза Тита при этом блеснули. Он замолк и смотрел на меня вопросительно — решусь ли я воплотить в жизнь коварный план, столь непохожий на то, что предпринимали римляне прежде — доблестно ринуться грудью на врага, отважно биться на поле брани, а уж потом жечь лагерь и захватывать добычу. Но времена изменились. Я задал себе вопрос: прибегнул бы Ганнибал к подобной уловке? Несомненно, узнай он о подобном просчете. И я улыбнулся центуриону в ответ и согласно кивнул.

На другой день с моим послом отправились не рабы, которым доверяли присматривать за лошадьми, пока послы сидели в шатре с Сифаком, а переодетые солдаты — Тит отобрал лично самых опытных и сметливых. Им поручено было запоминать все — где ходы и выходы в лагере, как стоят хижины, где проходы узки, где коновязи с лошадьми, где припасы сена. Вот тут и пригодились каннские легионеры, внешне более похожие на изработавшихся рабов, нежели на свободных.

Получив первые сведения, я снова отправил послов, велев им сообщить, что согласен на мир, но пусть сам Сифак вызнает у Гасдрубала, устроят ли такие условия Карфаген. И дал поручение послам не возвращаться без ответа. Пока Сифак ездил в лагерь к карфагенянам, пока совещался с Гасдрубалом, мои люди (в этот раз новые, не те, что прежде) опять осматривали лагерь, выясняя, главным образом, где стоят часовые.

Получив ответ, что карфагеняне согласятся на такие условия (хотя слово Гасдрубала совсем не означало, что карфагенский сенат даст добро заключить договор), мои люди отбыли из лагеря. Я сверил записи, сделанные первыми моими соглядатаями, с записями других разведчиков, составил подробный план и велел готовиться к вылазке.

Тит Карий поскакал в лагерь Сифака в последний раз, чтобы сообщить, что я сам лично готов согласиться на выторгованные условия, но военный совет отказывается меня поддержать, а уж римский сенат точно не утвердит такой жалкий мир. Это была невольная дань чести. Мой отказ должен был означать, что последующая вылазка сделана отнюдь не под прикрытием оливковых ветвей. Если бы на месте Сифака был Ганнибал, он бы сразу же заподозрил неладное после столь внезапной перемены. Но Сифак направил мне новое послание, предлагая продолжить переговоры. Расчет его был точь-в-точь как мой: готовиться к сражению под видом мира — судя по приготовлениям, о которых доносили мне люди Масиниссы, карфагеняне собирали силы, чтобы устроить большую битву. Но как раз это в мои планы не входило — ни при каком раскладе мне этой битвы сейчас было не выиграть.

Тем временем я постарался сделать все, чтобы мои противники решили, будто я решил вплотную заняться Утикой — приготовил флот, солдат выставил поближе к блокированному городу, заставил всех суетиться и как бы возобновлять эту самую осаду. К тому же мои приготовления не позволяли городскому гарнизону выйти на помощь Гасдрубалу, когда я буду осуществлять задуманное, ведь они могли заметить движение в моем лагере и сорвать весь план. Теперь суета в Кастра Корнелия толковалась ими как закономерные приготовления к штурму, и в Утике думали только об обороне.

Пока вспомогательные отряды старательно изображали осаду крепости, я готовился к вылазке. Прежде всего, в полдень я собрал военных трибунов в моей палатке, где их уже ждали мои разведчики. Присутствовал и Масинисса — никто лучше него не знал местность. Мы обсудили план ночной атаки, составили два ударных отряда из легионеров, один я отдал под командование Гаю Лелию (уже не в первый раз мы с ним так делили армию), второй возглавил сам. Лелий должен был идти на лагерь Сифака, я же лично собирался вывести своих солдат к стоянке Гасдрубала.

Ужинали в тот день раньше обычного, но сигнал ко сну, который играли во время ужина, прозвучал уже после того, как участники вылазки поели и построились. Я хорошо запомнил рассказ, как из-за одного сигнала трубы накануне битвы при Метавре пунийцы догадались, что в римском лагере стоят два консульских войска — потому как трубач сыграл отбой дважды. О, эта наша римская выучка, она иногда играет с нами злые шутки.

Итак, во время первой ночной стражи мы вышли из лагеря. Я решил лично руководить атакой на лагерь Гасдрубала, потому что здесь нам предстояло импровизировать во время вылазки — мы не сумели изучить карфагенский лагерь так хорошо, как стоянку нумидийцев, где наши разведчики бывали чуть ли не каждый день. Гай Лелий должен был начать ночную заварушку первым, так что от него зависело, улыбнется нам Судьба или последует катастрофа. Все строилось на строгом расчете, сорвись где-то наш план — исправить уже ничего не получится. Однако рассчитал я все очень точно.

Небольшой отряд, посланный Лелием, проник в лагерь Сифака там, где входы совсем не охранялись или часовые попросту спали, и тут же запалил хижины. В лагере начался переполох. Люди Сифака, уверенные, что пожар начался сам собой из-за какой-то случайности, подняли крик, они метались от хижины к хижине в поисках воды, а тем временем огонь, раздуваемый ночным ветерком, мчался по лагерю, подпаляя строения один за другим, тростник и трава вспыхивали от одной искры. Многие гибли во сне, задыхались в дыму. Паника усилилась, так что поначалу обезумевшие от отчаяния люди даже не заметили, что в лагерь Сифака ворвались легионеры и начали резать всех, кто попадался под руку. Вскоре легионерам пришлось отступить, чтобы самим не сгинуть в пожаре: хижины стояли так кучно, что пройти между горящими рядами вскоре стало уже невозможным. Весь лагерь оказался в огне. Те несчастные, кому удавалось вырваться за ворота, тут же попадали в лапы Масиниссы — царевич со своей сотней засел там, где дорога к бегству была удобнее всего.

Я тем временем никак не проявлял себя и ждал, когда же наконец в лагере Гасдрубала заметят беду, что постигла их союзника. Лагерь Гасдрубала был не так плох даже по римским меркам — деревянные бараки, крытые соломой, стояли ровными рядами. Но улицы меж ними устроили слишком узкие, так что огонь мог легко перекинуться с одного ряда хижин на другой, если запалить сразу в нескольких местах. Ворота стерегли часовые и пробиться незамеченным было непросто. Однако караульные мало смотрели по сторонам, и, возможно, просто бессовестно дрыхли на посту. Лишь когда огонь охватил весь нумидийский лагерь, а вопль отчаяния несся уже на всю округу, часовые подняли тревогу, карфагеняне пробудились и стали выбегать из хижин, а затем и за ворота лагеря, чтобы лучше разглядеть, что происходит. Судя по жестам, они подумали, как прежде нумидийцы, что случился нечаянный пожар. Возможно, они даже стали собирать отряд в помощь Сифаку, чтобы тушить его лагерь. Люди метались туда-сюда — одни бежали за ворота, чтобы лучше видеть, что творится, другие мчались назад, полуодетые, без оружия. Я тут же приказал солдатам ринуться на эту толпу за воротами и истребить всех, причем не пускать никого внутрь из вышедших. Вместо пунийцев внутрь кинулись мои солдаты, захватив снятую с мертвецов одежду. Вскоре и здесь в нескольких местах загорелись хижины, и пунийцы поняли наконец, что их бессовестно перехитрили. Лишь немногие пытались гасить огонь — остальные устремились в бегство, видя, что случилось с лагерем нумидийцев. Мои люди подстерегали бегущих и убивали. Вскоре огонь охватил второй пунийский лагерь, и те, что оказались запертыми внутри, вырваться уже не могли — горели люди и животные, лошади и мулы, отчаянные крики умирающих людей сливались с ревом несчастных животных. Один из слонов Гасдрубала, с дымящейся шкурой, смял ограду и вырвался наружу, топча все на своем пути. Его никак не могли урезонить, пока он не рухнул сам — видимо, отравленный дымом.