Марианна вздохнула и посетовала на усталость. Исключительно благоприятные знамения, саркастически подумал Патрик. «Да» означает «да», «возможно» означает «да», и «нет», разумеется, означает «да». Он умеет читать женщин как раскрытую книгу.

На улице Марианна чмокнула его в щеку, велела передать привет Дебби и остановила такси.

Патрик с отцом в руках ураганом пронесся по Медисон-авеню. Бумажный пакет иногда задевал прохожих, не догадавшихся убраться с дороги.

К Шестьдесят первой улице Патрик сообразил, что впервые пробыл с отцом наедине больше десяти минут, не подвергшись насилию, побоям или оскорблениям. Последние четырнадцать лет бедняга вынужден был ограничиваться побоями и оскорблениями, а последние шесть — так и вовсе одними оскорблениями.

Трагедия старости, когда у человека не хватает сил ударить собственного ребенка. Немудрено, что он умер. Даже его грубость под конец ослабела, и ему приходилось подпускать омерзительную нотку жалости к себе, чтобы защититься от потенциальной контратаки.

— Твоя беда, — рявкнул Патрик, стремительно проходя мимо портье на входе в гостиницу, — что ты псих!

— Ты не должен говорить такого своему бедному старому отцу, — пробормотал он, вытряхивая воображаемые сердечные таблетки в скрюченную морщинистую ладонь.

Сволочь. Так никому нельзя поступать и ни с кем.

Забудь.

Перестань думать об этом прямо сейчас.

— Прямо сейчас, — сказал Патрик вслух.

Смерть и разрушение. Там, где он проходил, дома поглощало пламя. Окна разбивались от его взгляда. Неслышный, рвущий яремную вену вопль. Пленных не брать.

— Смерть и разрушение, — пробормотал Патрик. Черт, он и впрямь завелся. По-настоящему завелся.

Ему представилось, как он проводит бензопилой по горлу лифтера. Волна за волной накатывали стыд и злоба. Неуправляемые стыд и злоба.

Если соблазняет тебя голова твоя, отсеки ее{99}. Сожги и втопчи в прах. Пленных не брать. Никакой пощады!

Черный шатер Тамерлана{100}. Мой любимый цвет! Такой шикарный.

— Какой этаж?

Что уставился на меня, мудак?

— Тридцать девять.

Ступеней{101}. Сверхассоциативность. Сверхускоренность. Успокоительное. Скальпель. Патрик протянул руку.

Но ведь, конечно, сперва наркоз, доктор?

«Конечно» — вводное слово человека, у которого нет доводов. Сперва скальпель, потом наркоз. Метод Доктора Смерть. А что, вполне логично.

Кто придумал поселить его на тридцать девятом этаже? Чего они хотят? Свести его с ума?

Спрятаться под диван. Надо спрятаться под диван.

Никто там меня не найдет. Что, если никто меня там не найдет? Что, если найдет?

Патрик вбежал в номер, бросил пакет и ничком упал на пол. Подкатился к дивану и, лежа на спине, попытался втиснуться в низкий промежуток.

Что он делает? Он сходит с ума. Не может забраться под диван. Слишком большой вырос. Шесть футов два дюйма. Не ребенок уже.

К черту! Патрик поднял диван, втиснулся снизу и опустил его себе на грудь.

Так он и лежал, в пальто, с повязкой на глазу. Диван закрывал его до шеи, как гроб, сделанный для человека гораздо меньше ростом.

Доктор Смерть: Это именно тот эпизод, которого мы хотели избежать. Скальпель. Наркоз.

Патрик протянул руку.

Нет, только не это. Скорее, скорее дозу смэка. Капсулы спида растворяются у него в желудке. Это единственное объяснение.

— Ни один мусорный контейнер в мире не примет тебя бесплатно, — вздохнул Патрик голосом доброй, но бессовестной пожилой медсестры, выбираясь из-под дивана и медленно вставая на колени.

Он вылез из помятого, запачканного пылью пальто и на четвереньках пополз к ящичку с прахом, наблюдая опасливо, словно тот может напрыгнуть.

Как вскрыть ящичек? Вскрыть и высыпать прах в унитаз. Где лучшее место упокоения для его отца, если не в нью-йоркской канализации среди говна и белесой живности?

Патрик осмотрел кедровый ящичек, отыскивая щелочку или винт, которые позволили бы открыть крышку, но нашел лишь тонкую золотую табличку в полиэтиленовом пакетике, приклеенную к основанию скотчем.

В ярости и отчаянии Патрик вскочил и запрыгал на ящичке. Тот оказался из какого-то очень прочного дерева и даже не хрустнул. Можно ли заказать в номер бензопилу? В меню ее, кажется, не было.

Выбросить ящичек в окно и смотреть, как он разобьется о мостовую? Наверняка убьет кого-нибудь, а сам не расколется.

Из последних сил Патрик пнул невскрываемый ящичек. Тот с глухим стуком ударился о металлическую корзину для мусора.

С удивительным проворством Патрик приготовил и ввел себе дозу героина.

Веки резко захлопнулись. И полуприоткрылись снова, холодные и вялые.

Если бы всегда было так, как в спокойные мгновения сразу после укола! Но даже в этом сладостной карибской безмятежности было слишком много поваленных деревьев и сорванных крыш. Всегда есть довод, который победит, чувство, которое пробьется. Патрик глянул на ящичек. Наблюдай за всем. Всегда думай собственной головой. Не давай другим принимать за тебя важные решения.

Он лениво почесался. Что ж, по крайней мере, ему было почти все равно.

13

Патрик пытался уснуть, но обрывки спида проплывали в сознании и гнали его вперед. Он яростно потер глаз. Проклятый ячмень не давал покоя и дергал, стоило моргнуть. Гель, который дали в аптеке, не помогал совершенно. Тем не менее Патрик выдавил в глаз большую порцию, и зрение затуманилось, как захватанная пальцами линза. От повязки на лбу остался диагональный след, и Патрик, перестав чесать глаз, с тем же остервенением принялся чесать его. Хотелось выцарапать глаз и содрать с лица кожу, чтобы унять треклятый зуд от невозможности уснуть, однако он знал, что это лишь поверхностное проявление более фундаментального раздражения: чесоточного порошка в первом подгузнике, ухмыляющихся лиц возле детской кроватки в роддоме. Он встал с кровати, ослабил галстук. В комнате было одуряюще жарко, но Патрик ненавидел магазинный холод кондиционера. Он что, туша на крюке? Труп в морге? Лучше не спрашивать. Пришло время проверить наркотики, дать смотр своим войскам и узнать, есть ли у него шанс продержаться ночь и завтра утром сесть в девять тридцать в самолет.