К обеду пришел Макс, и профессор произнес тост:

– За нас! Кто бы мог подумать пять лет назад, что мы переживем Адольфа Гитлера?

– И за англичан, – добавил папа. – Они выиграли войну.

Тетя Луиза призвала всех выпить за англичан стоя и расстраивалась, что не может себе позволить разбить бокал об пол («У нас осталось не так много бокалов!» – пожаловалась она). Макс разуверил ее в необходимости таких действий.

– Замечательное вино, – заметил папа.

Профессор показал ему бутылку:

– Рейнский «Шлосс Йоханнисберг». Я хранил ее специально для такого случая.

Они посмотрели друг на друга.

– Возможно, когда-нибудь… – сказал профессор.

– Возможно… – ответил папа.

Фройляйн Пимке, хоть и не ведая, по какому случаю, приготовила невероятно вкусный обед.

– И что теперь, Макс? Вернешься в Кембридж? – спросила тетя Луиза.

– Когда демобилизуюсь. Надеюсь успеть к следующему семестру.

– Окончишь колледж и станешь юристом, – сказал профессор. – Возможно, даже судьей. Будешь ходить в напудренном парике и в длинной мантии с меховой опушкой. Если б не Гитлер, этого бы не случилось.

– Премного ему благодарен, – усмехнулся Макс.

– Анна получила стипендию в школе искусств, – с гордостью сообщил папа (у Анны внутри потеплело). – Она тоже начнет учиться со следующего семестра.

– Неужели? – спросил профессор.

Анна взглянула на него: он сидел спиной к окну, руки скрещены на груди. Из-за этого его лицо, его одежда и стул были в темноте, а вокруг играли тени. Тени порождали интересные сложные формы, контрастирующие с прямоугольником света у профессора за спиной. «Мне бы хотелось это нарисовать», – пришло в голову Анне, и она стала продумывать детали.

А вокруг между тем текла беседа.

– …я прав? – спросил Макс.

– Что? – испуганно отозвалась Анна, и Макс засмеялся.

– Я объясняю, что ты единственная из нас, для кого эмиграция мало что изменила. Я вот что имею в виду. Если бы Гитлера не было, ты бы, конечно, не выучила три языка. И тебе не пришлось бы пережить массу разных неприятностей. Но кончилось бы все тем же, чем и сейчас: ты бы с точно таким же отсутствующим выражением глядела вокруг и думала, что бы тебе нарисовать. И неважно, где ты живешь, – в Германии, во Франции или в Англии.

– Может быть, – согласилась Анна.

Она подумала о стипендии, о Джоне Котморе, о миссис Хеммонд и старых дамах, о полицейском, который однажды одолжил ей шиллинг, о добровольной пожарной команде в Патни, о Трафальгарской площади в сумерках, о видах на реку, которые можно наблюдать из окна девяносто третьего автобуса…

– Но мне здесь очень нравится, – добавила она.

Через какое-то время Макс поднялся уходить.

– Прогуляешься со мной до метро? – спросил он Анну.

Папа тоже поднялся и обнял Макса:

– До свидания, сын. И пусть в мирной жизни ты будешь так же удачлив, как и на войне.

– И позвони сразу, как только что-нибудь станет известно, – сказала мама. – О Кембридже и демобилизации. И не забудь напомнить им о твоей стипендии.

В лифте Анна и Макс молчали. Швейцар открыл им дверь, и с улицы до них донеслось пение. Швейцар скользнул взглядом по военной форме Макса.

– Молодые англичане – такие, как вы – имеют право гордиться собой, – сказал швейцар.

И они с Максом усмехнулись. На улицах всюду виднелись британские флаги. Несколько девушек в шляпах из бумаги танцевали под аккордеон. Солдаты с бутылками сидели прямо на тротуарах. Макс и Анна пробирались между ними.

– Ну и как дела? – спросил Макс точно так же, как спрашивал тысячу раз до этого.

– Все в порядке, – ответила Анна. – Папа выглядит совершенно здоровым, правда ведь? И папа с мамой очень радуются моей стипендии. Но мама скоро снова останется без работы.

– Почему?

– Ее босс обещал это место своей племяннице, когда та вернется из Женской земельной армии. Мама сейчас особенно не переживает – говорит, для нее это будет некоторая передышка. А потом она все равно будет трудиться на благо англичан. Но я в этом не уверена. Сейчас многие вернутся из армии, и еще труднее будет найти работу.

Макс кивнул, соглашаясь.

– Похоже, что наступление мирного времени не облегчит родителям жизнь.

Они уже были возле станции «Оксфорд-Серкус», но Макс не торопился спускаться в метро, и они пошли вниз по Риджент-стрит.

– Возможно, однажды папины произведения снова издадут в Германии, – сказала Анна.

– Должно пройти много времени, – заметил Макс.

– И теперь, когда война кончилась, мы все получим гражданство.

Они оба улыбнулись при мысли о папе-англичанине.

– Мама ждет не дождется, – сказала Анна. – Ей хочется пить чай с молоком, завести какую-нибудь зверушку и ходить на крикетные матчи. Список того, что она собирается делать, можно продолжать бесконечно.

Макс рассмеялся.

– Но на самом деле в их жизни ничего не изменится, – заметил он.

– Ничего не изменится?

Макс покачал головой.

– С нами будет все хорошо. А они никогда не будут чувствовать себя на своем месте. Ни здесь, – он поморщился, – ни где-то еще, я боюсь.

Толпа становилась все гуще, и они пропустили вперед мужчину с ребенком на плечах. Кто-то отдал честь Максу, и он отдал честь в ответ.

– Помнишь, что ты говорила в Париже? Пока рядом папа и мама, ты не будешь чувствовать себя беженкой.

Анна кивнула.

– Я думаю, что теперь все наоборот.

– Наоборот?

Макс вздохнул:

– Теперь они забывают о том, что беженцы, когда мы рядом с ними.

Анна смотрела вокруг – на флаги, на шумных людей с радостными просветленными лицами – и думала о маме с папой, которые сейчас едут в Патни на метро.

– Мы постараемся сделать для них все, что в наших силах, – сказала Анна.

У станции «Пиккадилли-Серкус» они с Максом расстались, и Анна влилась в толпу. Площадь кишела людьми. Анну окружали старики и люди в военной форме; пары, державшиеся за руки; женщины с детьми. Кто-то пел и танцевал, кто-то выпивал, но большинство, как Анна, просто гуляли. Да, никаких демонстраций, думала она, никаких лозунгов. Какой-то матрос залез на фонарный столб.

Маленький мальчик закричал:

– У-и-и-и… – и издал звук, изображающий взрыв.

– Нет, – сказала гулявшая с ним женщина, – бомбы больше не будут падать.

Когда Анна дошла до центра площади, вышло солнце и все вокруг заиграло яркими красками. В фонтане лилась вода. Летчик брызгал водой на девочку в розовом платье. Та смеялась. В ярком солнце серая форма летчика вдруг сделалась голубой. Сверкнула бутылка, передаваемая из рук в руки. На блузках двух женщин, распевавших «Выкатывайте бочку»[24], словно распустились цветы. Над головой кружились голуби. Небо сияло.