Потрясенная случившимся, Анна старалась проводить с папой как можно больше времени. Когда она видела на столе в папиной комнате страницы, исписанные его колючим, таким подростковым почерком, то ловила себя на мысли: а ведь в какой-то момент ничего этого уже не будет! У Анны даже возникла совершенно сумасшедшая идея попросить папу что-нибудь написать, подлиннее. Неважно что. Главное – пусть что-то останется после него.

Анна пробовала нарисовать папин портрет. Папа терпеливо позировал ей в комнате над гаражом, но безрезультатно. Анна пыталась слишком многое вложить в свой рисунок, и когда что-то упускала, то все стирала и начинала сначала.

Между тем с фронтов приходили хорошие новости – как будто на заднем плане, независимо ни от чего, крутился какой-то фильм. Освободили Париж, затем – и большую часть Франции. От французских друзей, чудом переживших немецкую оккупацию, стали приходить письма. Только бы у папы не случилось нового инсульта, только бы Макса не убили, только бы ни на кого не упала бомба-жужжалка!..

Как-то папа спросил Анну:

– Почему ты больше не ходишь в школу искусств?

– Ну… – Анне показалось, что речь идет о чем-то из прошлой жизни. – У нас с учителем рисования разладились отношения.

– И все?

– Нет, – они вдвоем сидели в папиной комнате после ужина. Мама играла в бридж. – Не знаю. Возможно, учитель и был самым главным, что меня интересовало. Мне кажется, я уже ничего не способна нарисовать. И даже не знаю, хочу ли.

– Это всего лишь такой этап, – заметил папа.

Анна покачала головой.

– А семестр уже начался?

Анна улыбнулась папиной деликатности:

– Шесть недель назад.

– Тогда ты должна вернуться. Нельзя опускать руки только из-за того, что с кем-то не сложились отношения.

– У меня даже не было отношений! – вскричала Анна.

Но папа протестующе поднял руку:

– Пожалуйста! Я тебя очень прошу: вернись. Завтра же!

Анна обнаружила, что в школе многое изменилось: стало больше студентов, усатый мужчина, которого она видела на концерте с Джоном Котмором, тоже теперь вел занятия. Джон и Барбара не скрывали своих отношений, и студенты говорили как о само собой разумеющемся, что Барбара переехала жить к Джону и что ей пришлось целых три дня вычищать его кухню.

– Где ты пропадала? – спросил Джон Анну.

И она осторожно ответила:

– Папа болел.

Анна почти не рисовала в последнее время и с напряжением ждала, когда же начнется занятие. Может, при виде натурщицы у нее внутри что-нибудь отзовется? Толстая натурщица сидела, развалившись на стуле, одна рука на колене. Неплохая поза, но Анна, глядя на натурщицу, совершенно не понимала, зачем это рисовать. Внутри у Анны по-прежнему была пустота. «Что я здесь делаю? – думала она. – Как пережить этот вечер?»

К концу занятий, исключительно чтобы не сидеть без дела, Анна сделала несколько непроработанных карандашных набросков, но ничто в них не цепляло глаз, и даже ей самой было скучно на них смотреть. Когда подошел Джон Котмор, Анна перевернула рисунки, чтобы он их не увидел. Но Джон, казалось, этого не заметил.

– Рад, что ты вернулась, – сказал он. – Мне нужно с тобой поговорить.

Внутри у Анны все встрепенулось: он хочет объясниться… Барбара на самом деле его сестра… его кузина… тетка!

– Как ты смотришь на то, чтобы получить стипендию? – спросил Котмор.

– Стипендию? – смутилась Анна.

– Да. На дневное бесплатное обучение в течение трех лет. И грант на проживание.

Анна уставилась на Джона:

– Как это? Когда?

– Нужно будет представить твои работы и рекомендации педагогов на отборочную комиссию. Если повезет, учеба начнется в следующем сентябре.

Анна не знала, что сказать.

– До весны ни о чем подобном не было и речи, – сказал Котмор. – Но война близится к концу. Люди стали думать о мире. Выделяется всего несколько стипендий. И я хотел бы в числе первых рекомендовать тебя.

– Но… – она еще не могла вникнуть в то, что услышала. – Я не могу рисовать…

– Что ты имеешь в виду? – спросил Джон, раздражаясь, что его предложение не вызвало у Анны никакого энтузиазма.

– Вот это и имею в виду. Я уже несколько месяцев не могу нарисовать ничего стоящего.

– А! – он коротко улыбнулся. – Черная полоса. С каждым случается.

– Не уверена.

– Ради всего святого! – воскликнул Джон. – Ты мечтала о стипендии все эти годы! Что происходит?

Анна огляделась в поисках поддержки: натурщица, студенты, склонившиеся над работами, нахмурившаяся Барбара с палочкой угля. Когда Анна взглянула на Барбару, та поймала ее взгляд. Лицо ее разгладилось, и она улыбнулась. Анна неожиданно для себя улыбнулась в ответ. Барбара кивнула, обменялась взглядами с Котмором и показала большой палец. Что это означает? Она знает, о чем беседуют Анна и Джон?

Анну внезапно пронзило: ну конечно! Они ее обсуждали – Барбара и Котмор. Они решили выдать Анне утешительный приз: бедная Анна, она так расстроена! Давайте устроим так, чтобы она получила стипендию.

Анна повернулась к Джону Котмору:

– Я не хочу стипендию.

– Ты не хочешь стипендию?

– Ох, оставьте меня все в покое! Я не знаю, чего я хочу!

* * *

Анна продолжала ходить на занятия – в основном ради того, чтобы порадовать папу. Но ни к каким существенным результатам это не приводило. Какие-то рисунки получались у Анны лучше других, но в целом все было не выше среднего уровня, и это сильно ее расстраивало.

Анну угнетало, что после занятий нужно ехать домой на метро – и думать исключительно о своих вечерних провалах. Поэтому она всюду носила с собой книгу: пока читаешь, больше ни о чем не думаешь. Что читать – Толстого ли, Джека Лондона, Агату Кристи – и когда это было написано, – неважно. А если книги вдруг не оказывалось или книга заканчивалась, она впадала в панику и успокаивалась, только купив газету. Анна носила потрепанную одежду и забывала мыть голову: это теперь не имело никакого значения. И зачем она вообще существует?

А потом, в довершение ко всему, мама заболела гриппом. Однажды, возвратившись домой, Анна обнаружила, что у мамы покраснело лицо и ее лихорадит. Под мышкой мама держала огромный термометр, сохранившийся с парижских времен. Папа сидел у маминой кровати, и они вели нелепый спор о папиных произведениях. Папа утверждал, что проза – лучшее из того, что он написал. А мама настаивала, что лучше – стихи.

– Лирика! – говорил папа. – Это не составляет особого труда!

– Ерунда! – кипятилась мама, так что термометр сотрясался.

Папа качал головой: