Толстый, мягкий, усталый доктор отложил бумаги, когда они вошли. Он был уже осведомлен о важности пациента.

— Ну что я могу сказать… Жизни, оказывается, уже ничто вроде бы не угрожает. Промывание желудка и все, что нужно, уже сделано. Сейчас больной спит, и проспит, видимо, до утра.

— Это самоубийство? — напрямик спросил майор.

— Это попытка самоубийства.

— Случайная передозировка?

— Исключено. Два полных блистера. Интеллигентный больной, ни капли алкоголя в крови.

— То есть попытка удалась бы, если бы не промывание?

— Да.

— То есть он… Хорошо. Он что–нибудь сказал, я имею в виду — может быть, бредил?

Доктор трагически поднял густые брови:

— Только мычал и хрипел. Идентифицировать эти звуки не представляется возможным.

— Дочь? Что рассказывает дочь?

— А вы с ней сами можете поговорить. Она пьет чай на посту с медсестрами. Ей самой нужна была помощь.

— Спасибо. — Майор полез в карман.

Доктор улыбнулся:

— Со мной уже рассчитались.

Елагин сделал шаг к выходу.

— Так вы говорите, он проспит до завтра?

— Как минимум. Все, что нужно сделать для него, будет, разумеется, сделано.

Майор с Патолиным вышли в коридор.

— Какая–то совсем дурная история. Конрад Эрнстович — и вдруг такое. У меня пока никаких версий. Может быть, семейное?

— Сейчас узнаем. Где тут пост?

— Видите, лампа горит.

Нира Конрадовна сидела на продавленном диванчике и держала в руках пустую чашку. По обеим сторонам от нее располагались две крупные, белые, добродушные медички. Они охотно болтали в стиле «а вот еще был случай». Увидев Елагина, Нира вжалась в диван. Белые сестры недоверчиво посмотрели на подошедших мужчин.

— Нам надо поговорить, — сказал Елагин тоном, не признающим возражений.

— Я не могу встать, — тихо пожаловалась девушка.

— Ничего, я сам к вам сяду.

Медсестры деликатно встали, одна пересела на дежурное место к телефону, вторая вообще удалилась.

— Это нервы, Нира.

— Я знаю.

— Расскажи, что случилось. Извини, сама понимаешь, служба. Когда такой человек, как господин Клаун, внезапно… обязательно нужно разобраться.

— Я понимаю.

— Вы живете вдвоем?

— Втроем. Еще мой уж, Джо, но он сейчас на гастролях.

— Понятно.

— Нет, еще домработница Саша. Она часто у нас остается. Почти всегда.

— В этот раз ее не было?

— Нет.

— Конрад Эрнстович вел себя как обычно?

— Как обычно.

— Какие–нибудь подозрительные звонки, визиты?

— Нет.

— У него раньше такое случалось?

— Никогда.

— Но он пил таблетки?

— Он пил таблетки много лет, и никогда такого не случалось.

Майор помолчал.

— Как он себя чувствовал, когда вы уходили?

— Он ел. Суп. Саша сварила суп. С креветками.

— Сколько вас не было в квартире?

— Я вернулась с дороги, я забыла ключи от студии Джо. Меня не было минут сорок.

Елагин помассировал виски.

— Ничего другого не остается, — сказал Патолин. — Кто–то позвонил ему в эти сорок минут.

— Где телефон Конрада Эрнстовича?

— Не знаю.

— Пойду расспрошу сестричек, — вызвался Патолин. — Но могли ведь и по городскому.

— Могли. А ты свяжись–ка с другими директорами, с Катаняном, с Цыбулевским, с Кечиным. Я почти уверен, они что–то знают.

Помощник ускакал, в его должности естественно быть ретивым.

— Так, Нира, я понимаю, как вам тяжело, но все же попытайтесь восстановить в памяти события последних дней. Меня интересует все, любая мелкая деталь — необычная, я имею в виду. Что–то вас настораживало, удивляло в поведении отца?

Девушка посмотрела в чашку, словно пересчитывая оставшиеся на дне чаинки. Так еще гадают на чайной гуще.

— Вы сказали — Катанян, Кечин?

— И что?

— Они были у нас позавчера и в пятницу.

— Это необычно?

— Они никогда раньше у нас не бывали.

Это было уже нечто. Майор почувствовал прилив легкого волнения — сейчас пелена спадет.

— А о чем они говорили с отцом?

— Не знаю.

— Угу. Понятно. А вели они себя как? Нервничали? Ругались? Смеялись?

— Никак.

— То есть не нервничали, не ругались, не веселились.

— Да.

По коридору послышался стук каблуков. Патолин появился из полумрака, он нес на весу, как драгоценную находку, мобильный телефон.

— Ну? — спросил майор.

— Да, есть звонок. Я наизусть не помню, но убежден — это номер одного из них. Катаняна, кажется.

— Позвони, разузнай.

— Уже. Я уже все набирал — и работу, и дом, а мобильные выключены.

— Понятно, — тихо выдохнул майор.

— Никто — ни жена, ни дети, ни секретари не знают, где сейчас члены совета директоров Кечин и Катанян.

Начальник службы безопасности не успел ничего сказать. Из коридорной полутьмы раздались непонятные звуки, тупые мягкие удары, шлепки, вздохи и, наконец, длинный, сиплый вой. Все вскочили, кроме Ниры, еще сильнее вжавшейся в диван. По коридору плелся на четвереньках, припадая на правую руку, член совета директоров «Стройинжиниринга» Конрад Эрнстович Клаун. Он крикнул еще раз, но теперь уже значительно слабее, потерял равновесие и мягко повалился на правый бок.

— Это очень плохо! — раздался голос за спиной у майора. Это был добрый доктор. — Случай тяжелее, чем я предполагал.

— Он умрет?

Доктор смущенно покашлял:

— Во всяком случае, к завтрашнему дню он не придет в норму.

На этом неприятные сюрпризы этого дня не закончились. Когда майор с помощником выходили из больницы (Нира категорически отказалась ехать домой), кто–то позвонил Патолину. Он удивленно сказал в трубку:

— Вы? — И протянул аппарат шефу. — Он говорит, что вы постоянно недоступны.

Это был Дир Сергеевич.

— Как наши дела? — поинтересовался «наследник» напряженным тоном. — И почему ты от меня прячешься, Саша?

— Ни от кого я не прячусь. А дела наши очень даже нехороши.