— Что вы говорите? — продолжал петь Джовдет в трубку. — Что? Прямо сейчас? Сколько–сколько?! И прямо сейчас?! Вот так прямо? Кэшем? Где мы встретимся? А вы приезжайте сюда. Я вам сейчас расскажу. Нет, один, приезжайте. Один, один, совсем один. Ждем.

— Ты что, Василич! — просвистел Абдулла. — Ведь решили: никаких больше контактов с этим придурком!

— Тихо, Артурчик, что–то мне подсказывает — это может быть очень интересный номер.

— Подстава, как в «Сыре».

Носитель псевдонима Джовдет погладил слегка ступенчатую лысину.

— Нет. Чую, нет. Да и потом, на своей территории мы в безопасности. Скажи ребятам, чтобы проследили за подъездными путями. А теперь давай выпьем, он будет через полчаса, не раньше.

Два бритоголовых мусульманина родом из Тулы и Туапсе снова разлили водку по рюмкам.

При первом осмотре показалось, что работы тут невпроворот и чтобы превратить развалины старой метеостанции–автобазы в пункт дислокации взвода украинской химзащиты, понадобятся месяцы. Но правильно говорится: глаза боятся — руки делают. Проблему рабочих рук помог решить Рустем, на взаимовыгодной основе. Парням из его кишлака и тем, что он контролировал, сидевшим без работы, весьма понравилась идея заработка практически у стен собственного дома. Хорошего заработка. Патолин привез на вертолете не только подлеченного Кривоплясова и братьев Савушкиных, старинных знакомцев майора, не только рулон колючей проволоки и сорок комплектов натовского обмундирования, но и сумку с деньгами. Загорелые горцы схватились за лопаты, и очень скоро замусоренный лагерь потерял свой заброшенный вид.

— «Два солдата из стройбата заменяют экскаватор, и один таджик с лопатой заменяет два солдата», — декламировал Бобер, прогуливаясь по стройплощадке.

Выровняли столбы по периметру лагеря, натянули колючку, выгребли из всех построек вонючий мусор, побелили их снаружи и внутри, и стало похоже на то, что тут можно жить. На мачте, воздвигнутой посреди лагеря, вывесили флаги ООН и Украины.

— Кино будете снимать? — спросил Рустем, приехавший проведать друга Юрика Кастуева.

— Ага. Твои парни еще у меня моджахедов сыграют. За отдельную плату.

Рустем улыбался и весело вертел головой.

С приборами Нестора Икаровича поступили почти как с мусором — вытащили наружу из «лаборатории», но он не спорил и не отчаивался, все его мысли были заняты теперь надписями, открытыми ему Тахиром. Все свои научные упования он переместил к пещере, шансов на действительно эпохальное открытие там было больше. Именно необыкновенная гибкость интеллекта, умение не зацикливаться на одном варианте решения проблемы, способность сделать крутой поворот в ходе опытов — все это делало его истинно свободным ученым. «Никаких шор, только мыслей простор!» — вот был его девиз.

Никто и не возражал, изучение доисторических надписей могло дать человечеству не меньше, чем замеры геометафизических всплесков в месте столкновения древних материков. Кастуев был даже рад, что удаление Нестора Икаровича со стройплощадки произошло без эксцессов. Но обнаружилась и ложка дегтя. Контакты Кляева с Тахиром. Подозревая скрытый конфликт между таджикскими братьями и не желая быть втянутым в него хоть каким–то образом, если конфликт примет горячую форму, Кастуев пытался образумить ученого. Древние надписи — это, конечно, очень здорово, но ведь есть и живая, воспаленная современность, чреватая всякими подводными камнями. Восток, он и есть Восток. Станет ли Рустем покровительствовать со своими автоматчиками подозрительному строительству, если узнает, что отсюда подпитываются корни измены в его собственном доме?

Нестор Икарович морщился, бил себя ладонью в чахлую грудь и клялся, что у него с Тахиром исключительно научный контакт. Парень очень любознателен, тянется к свету истинного знания, ум у него живой, хотя характер и горячий.

— Вот видишь, Кляев.

Но эта горячность лежит только в области добычи чистого знания, уверял ученый. Комиссар экспедиции ему не поверил и решил принять свои меры. Поехал с осторожным визитом к Рустему. Провел очень тяжелый разговор. Не хотелось, чтобы то, что он сообщит, выглядело как донос, все же Тахир ему лично и экспедиции в целом ничего плохого не сделал.

— Пойми, я очень ценю твое отношение к нашему делу и т. д., поэтому хотел бы предупредить, что твой младший брат заводит связи среди моих людей с непонятной целью. Желательно, чтобы ты, Рустем, знал об этом. Пойми меня правильно.

— Думаешь, Тахир замышляет против меня, Юрик?

— Я этого не сказал.

— Но хотел, чтобы я так подумал.

— Я хотел, чтобы ты знал, что я не одобряю такое развитие событий.

Рустем усмехнулся:

— Ты считаешь Тахира опасным?

Кастуеву было очень неловко.

— Не мое дело тут что–нибудь считать.

— Я считаю тебя серьезным человеком, Юрик. — «Хозяин Памира» помолчал. — Я зарежу Тахира.

Кастуев замахал руками:

— Я не для этого…

— Помолчи. Хорошо, что ты приехал. Мне есть чем тебе ответить на твою заботу.

— Только я не хочу, чтобы ты…

— Помолчи, говорю еще раз. И слушай меня. Мне сказал один серьезный человек. Кто–то ищет в Хороге вертолет. Настоящий, с боезапасом, понимаешь?

Кастуев честно сказал:

— Нет.

Рустем протянул гостю руку ладонью верх:

— Посмотри, сколько линий, и все имеют смысл, и все что–то значат, и невозможно перепутать и ошибиться. Хотя тут ведь заключено тайное знание о человеке.

Гость с трудом перестраивался на восприятие урока хиромантии, в голове у него сидело «зарежу»!

— Карта моей страны мне знакома так же, как моя ладонь. И если я вижу, что вот здесь появился непонятный новый след, я начинаю думать, что бы он мог значить. Понял меня?

Кастуев медленно кивнул, потом все–таки преодолел смущение и спросил:

— Не совсем понял, растолкуй.

— Я уже все сказал. Появился человек. Не наш. Даже два человека. Они ищут вертолет с полным вооружением. Не грузовой вертолет. Это не бензовоз с соляркой, хотя мне становится известно и про каждый бензовоз. Это вертолет. Теперь иди. Время намаза.

Кастуев встал:

— Учти, про Тахира я тебе ничего не говорил.

Рустем расплылся в очаровательной улыбке.

Когда машина Кастуева отъезжала от селения, сзади раздались одиночные автоматные выстрелы, как во время упражнения на стрельбище. Намаз по–памирски, подумал гость.

Войдя в квартиру, Алевтина тихо спросила: