Ранняя советская политика гражданства определялась последствиями Первой мировой и Гражданской войн. К 1917 году приблизительно шесть миллионов беженцев и вынужденных переселенцев из районов, где в период Первой мировой развернулись боевые действия, появились во внутренних областях России. Гражданская война, голод в деревне, нехватка продовольствия в городах и разгул эпидемий вынудили от одного до двух миллионов человек эмигрировать за рубеж и еще многие миллионы – перебраться из одного района, находившегося под властью Советов, в другой. Мирные договоры с обретшими независимость прибалтийскими странами – Финляндией, Польшей и Молдовой – привели к формированию новых государственных границ, и многие бывшие российские подданные оказались за пределами территории Советского Союза, что создало проблему статуса сотен тысяч беженцев, прибывших из этих областей в Союз. Следовало решить судьбу более двух миллионов военнопленных в России и еще большего числа российских пленных под властью Центральных держав. Все эти чрезвычайные ситуации поставили важные вопросы о гражданской принадлежности миллионов людей.

Иностранцы-военнопленные на советской территории

В ноябре 1917 года в России находилось более двух миллионов военнопленных (примерно два миллиона подданных Австро-Венгрии, 170 000 – Германии, 50 000 – Турции и 200 – Болгарии)[536]. Вскоре после революции их юридическое положение стало чрезвычайно неопределенным. Большевистское правительство хотело быстро договориться об общем обмене военнопленными между всеми воюющими державами, но, в частности, немцы имели основания медлить – не в последнюю очередь потому, что российских военнопленных в Германии было намного больше (1,43 миллиона), чем немецких – в России (167 000)[537]. Во время войны Германия приноровилась в полной мере полагаться на труд этих пленников и теперь не желала обмениваться с Россией, в особенности – в соотношении девять к одному. Также немецкие и австрийские власти опасались, что подданные их собственных стран, будучи в плену, заразились большевистским радикализмом, национализмом или инфекционными заболеваниями (либо той или иной комбинацией из вышеперечисленного), а потому усилия по облегчению репатриации военнопленных сдерживались – вводились проверки, карантин и другие процедуры, препятствовавшие быстрому возвращению и реинтеграции этих людей в общество родной страны[538].

В июне 1918 года большевики уступили Центральным державам, подписав соглашение, по которому должен был иметь место лишь заранее оговоренный обмен равным количеством военнопленных. Взаимная подозрительность, отрицательное отношение обеих сторон друг к другу, как между их военными, так и между правительствами, замедлили официальную репатриацию военнопленных и ограничили ее масштабы. Более того, в России к моменту заключения соглашения уже набирала обороты Гражданская война. Белая армия и соответствующее правительство контролировали многие территории, где содержались военнопленные, и отказывались признавать законность Брест-Литовского мирного договора. Таким образом, до тех пор, пока в ноябре 1918 года Центральные державы не сложили оружие, белые удерживали военнопленных в заключении и старались помешать их передвижению по территории, которую контролировали[539]. По этим причинам официально одобренная репатриация военнопленных из бывшей Российской империи во второй половине 1918 года замедлилась. В стране все еще находилось примерно четверть миллиона человек[540]. Однако подавляющее большинство военнопленных, возвращавшихся домой, отправлялись в путь по собственному почину, не проходя официальных процедур и зачастую путешествуя без документов, и это касалось не только сотен тысяч военнопленных, но и беженцев. По оценке Алона Рахамимова, 670 508 австро-венгерских военнопленных сумели к 18 октября 1918 года вернуться из России. Он считает, что лишь четверть из них были отправлены по официальным каналам, а остальные бежали, были освобождены или попросту уехали без спроса[541]. И беженцы, и военнопленные часто давали взятки, чтобы легче обойти формальности. Этим людям было очень непросто добраться до дома, поскольку официальные переговоры затянулись до 1920–1921 годов, когда наконец было подписано большинство мирных договоров и сепаратных соглашений о репатриации пленных[542].

В переходный период большевистские власти принуждали военнопленных присоединяться к Красной армии и агитировали их выступать с позиций социализма и национализма против правительств стран, подданными которых эти военнопленные являлись. Германия и Австрия ответили тем, что вынудили российскую сторону включить в Брест-Литовский договор статью, запрещавшую такую агитацию, и требовали от большевиков зачислять в Красную армию лишь «добровольцев иностранного происхождения, принявших российское гражданство». Тем не менее во время Гражданской войны продолжало поступать множество сообщений о насильственном наборе военнопленных в армию. В конце концов приблизительно 50 000 военнопленных по той или иной причине оказались в рядах Красной армии[543]. Нет практически никаких сомнений в том, что, несмотря на положения Брест-Литовского договора, многие из них вступили в армию, не натурализовавшись как советские граждане; немецкая и австрийская стороны неоднократно жаловались на данное обстоятельство в годы, последовавшие за отменой договора. Согласно недавним исследованиям, это крошечное меньшинство (2,5 % от общего числа военнопленных, находившихся в России в конце 1917 года) оказало крайне серьезное воздействие на Красную армию и распространение коммунизма в Восточной и Центральной Европе[544]. Самый знаменитый военнопленный, поддержавший коммунистов, венгерский офицер Бела Кун, вернулся в Венгрию и возглавил коммунистическую революцию. Однако многие из военнопленных, решивших натурализоваться, поступили так, исходя из прагматических или националистических соображений. Например, группа украинцев и русинов (военнопленных, содержавшихся в сибирских тюрьмах) натурализовалась, чтобы освободиться и получить возможность переехать в Украинскую Социалистическую Советскую Республику[545] (УССР) и присоединиться к соплеменникам[546].