Дот поставила корзину на каменные плиты и, убрав полотенце, извлекала содержимое: кувшин с айвовым желе, две ковриги хлеба, пудинг, мешочек с солью, палочку сахара, пирог, хорошие одеяла, две льняных простыни, кусок мыла и горшочек с кремом из арники для шрамов. Она расставила все не спеша, аккуратно. Бородач следил за ней, скрестив руки на груди.

Его спутник подошел поближе и оглядел содержимое корзины. Позвал одного из пажей и велел:

– Ну-ка, дай мне вот это. – Он показал на пирог.

Дот обдало холодом, как будто она утонула в Темзе и ее вывернуло наизнанку, но она продолжала раскладывать одеяла, не смея даже взглянуть в их сторону.

Паж нагнулся и потянулся к пирогу, но его хозяин закричал:

– Нет, идиот, сахар!

Мальчик протянул ему палочку сахара. Тот с хрустом откусил и стал жевать. Он сгрыз весь сахар, кристаллики прилипли к его губам, и он слизывал их языком.

Потом они удалились, а Дот села на скамью, закрыла глаза и глубоко вздохнула. Ей надо взять себя в руки, прежде чем снова сложить все в корзину. Служанка Анны Аскью молча помогала ей, а потом взяла корзину и ушла. На прощание она молча кивнула Дот. Может быть, она просто разучилась улыбаться.

Мысли в голове у Дот путались. Пусть она не любит Стэнхоуп, ведь та часто злословит о Катерине у нее за спиной и плохо обращается с ее служанкой. Но хоть она двуличная и злая, Дот плохо поступила, оговорив ее. Имя Анны Стэнхоуп первое пришло ей в голову. И она солгала намеренно… злонамеренно, не как раньше, когда она лгала из лучших побуждений, пусть и не во спасение. Предыдущие разы кажутся ей почти невинными. Но эта ложь чернее сажи; она оставит следы повсюду. Больше всего Дот поражает то, как легко она солгала. Но, как говорится, слово не воробей. Интересно, чем грозит ее признание Анне Стэнхоуп? Она легко представила, как действие ее лжи тихо расползается по дворцу; ужас отравлял ее изнутри, как яд.

Дворец Уайтхолл, Лондон, июль 1546 г.

От масляной горелки исходили душистые волны; они немного отбивали вонь гниющей плоти. Хьюик собирал свои инструменты, закупоривал флакон с настойкой и сворачивал муслиновые бинты, а Катерина налила королю эль и поправила подушку под больной ногой. Затем она взяла раскрытую книгу, которая лежала на полу, и начала читать. Хьюик остановился в дверях и слушал. Он узнал Эразма Роттердамского. Английский перевод «Евангелия от Иоанна» в конце концов выполнил Юдолл; он очень старался. Юдолл взялся за перевод после того, как от него отказалась Мария; ей не хотелось переводить Эразма. Юдолл закончил перевод за нее и сильно все изменил. Несколько месяцев он был погружен в работу; всю ночь расхаживал по комнате, подбирая нужные слова. Хьюик в жизни не встречал большего педанта, хотя педантизм – дар Юдолла; именно поэтому его переводы так изящны, гораздо тоньше, чем у остальных. Но он не спал ночами, расхаживая по комнатам, долго подбирал нужное слово и без конца читал Хьюику вслух, спрашивая его мнение. Все это делало Юдолла невыносимым для совместного проживания. Хьюик часто среди ночи уходил от него и по холодным коридорам возвращался в свою комнату.

Слова, которые читала Катерина, так знакомы, что он знает их почти наизусть. Когда он приезжал в Чартерхаус, то часто заставал Катерину за чтением. Она тоже читала Латимеру Эразма, только на латыни. Нравится ли ей без конца читать вслух книги пожилым мужьям? Она очень выдержанна и терпелива, за что Хьюик ее уважает. Сам он постепенно терял выдержку. Без короля Катерина становилась совершенно другим человеком. Живая, остроумная, она излучала веселье, дразнила, волновалась, не была так серьезна, как сейчас, когда она смеется приглушенно и улыбается безрадостно. Она похожа на африканскую ящерицу, чье название он забыл, которая меняет цвет в зависимости от окружения. В одном Хьюик не сомневается: эту книгу выбрала она сама, а не король. Выбор книги выдавал скрытую, дерзкую часть ее натуры. Эразм Роттердамский не запрещен, но и не вполне одобряется Гардинером и его прихвостнями. Они предпочитают, чтобы богословские труды были на латыни, а еще лучше – на греческом или иврите, чтобы в стране и дальше царило невежество.

Король гладил ее по белой шее мясистой, жирной рукой, водил пальцами вверх и вниз. Катерина склонилась над книгой, чтобы лучше видеть при свече. На спине проступили позвонки, как камешки в миске со сливками. Другие женщины под одеждой кажутся толстыми, раздутыми, но в Катерине нет ни лишнего жира, ни лишнего мяса. Трудно поверить, что ей уже тридцать пять. Сегодня на ней сапфирово-голубое парчовое платье, расшитое золотом; складки переливаются на свету, отчего кажется, будто платье светится изнутри. Она сняла тяжелый верхний головной убор и осталась лишь в белом льняном нижнем чепце, уже размякшем и поникшем. Он очень красиво оттеняет ее лицо. Пальцем она водит по строчкам. Хьюик каждый раз удивлялся, какие у нее маленькие руки; совсем как у девочки. Пальцы так унизаны кольцами, что кажутся еще меньше.

Она перестала читать и что-то сказала, поднося книгу к мужу, указывая ему на какое-то слово. Король и королева говорят тихо, Хьюик их не слышит. Король потянулся за очками, поднес к глазам, посмотрел сквозь толстые линзы, разглядел страницу.

Оба смеются, раздразнив любопытство Хьюика. Интересно, что такого забавного нашли они в «Евангелии от Иоанна»? Правда, Катерина смеялась не своим обычным смехом, звонким и заразительным; она смеялась негромко и деликатно. Хьюик поражался ее выдержке; он знал, что Катерина вне себя от горя. Сегодня сожгли Анну Аскью – храбрую Анну. Многие его знакомые тайком уходили из дворца, чтобы присутствовать на тайных собраниях, где она проповедовала. Чуть раньше, когда Хьюик зашел к королеве и сообщил, что все кончено, Катерина уронила вышивание и нечаянно смахнула со столика флакон с французской помадой; он разбился, и ковер испачкался маслянистой густой массой.

– Король обещал пощадить ее, если она отречется публично. Но, Кит, она была так уверена в своем пути на небеса… Ее вера была неприступна.

– Он мог бы все остановить, – несколько раз повторила Катерина. – Не верю, что он не отменил казнь!

Она раскраснелась от гнева и так сильно ударила рукой по столу, что поранилась. Хьюик еще ни разу не видел ее такой. Она просто кипела от негодования.

– Я боюсь, – шепнула она Хьюику позже, когда гнев ее утих. – Впервые мне по-настоящему страшно. Я чувствую, как за мной следят, ждут, собираются, прячутся по углам, ходят за мной по пятам. Знаю, так было всегда, но сейчас все по-другому… Хьюик, они хотят моей крови. – Такие слова могла бы выкрикнуть другая женщина, но не Катерина. Катерина гораздо крепче, и сегодняшний ее легкий разговор с королем – тому доказательство.

Вошел королевский лакей; за ним следовал паж, который с трудом удерживал в руках тяжелый поднос. Они стали накрывать к ужину. Придворный этикет всегда удивлял Хьюика своей нелепостью. Полагалось держать приборы и блюда только одной рукой и не прикасаться ни к чему, что потом может попасть в рот королю. Для ритуала требуется набор полотенец и ловкость фокусника. Наконец стол был накрыт, и король потребовал вина. Он милостиво позволил Хьюику присоединиться к ним, «если королева того пожелает». Разумеется, королева кивнула в знак согласия; Хьюик, изобразив восторг, подошел к ним, радуясь, что может побыть рядом с Катериной.