Мне пришлось ждать гораздо больше минутки — этак минут десять. Когда Анхела вернулась, я увидел в её глазах слёзы.

— Что с тобой? — спросил я, взяв её за руки. — Что случилось?

— Да так, ничего… Просто я вспомнила время, когда была молоденькой девушкой. Я мечтала о счастливой и дружной семье, о любящем, заботливом муже, о детях… Сейчас я чувствую, как эти мечты возвращаются.

— У нас всё будет хорошо, любимая, — сказал я, привлекая её к себе. — Твои мечты сбудутся. Обещаю тебе.

Целуя Анхелу, я почти рефлекторно привёл в действие несложное заклятие, которое составил и откомпилировал сразу после разговора с профессором Альбой. Руки у меня были заняты, поэтому пальцами я не щёлкал…

После разговора с отцом и Амадисом я прилёг вздремнуть, рассчитывая лишь на пару часов, но проспал добрых шесть, что не входило в мои планы. Зато проснувшись я почувствовал себя бодрым и отдохнувшим, а состояние глубокой подавленности сменилось вполне терпимой угнетённостью. Кошмар последних дней постепенно отступал под натиском присущего мне оптимизма и жизнелюбия. Хотя по-прежнему я видел будущее отнюдь не в розовых тонах — но уже и не в чёрных.

Времени отлёживаться не было. Мои наручные часы (подарок тёти Бренды) показывали, что в Авалоне перевалило за полдень. Я встал, кое-как привёл себя в порядок, сменил помятую одежду на новую, затем прошёл в свой кабинет и первым делом связался с Морисом — у него было специально настроенное на меня зеркальце, которым мог воспользоваться и простой смертный.

— Привет, Морис, — сказал я, когда его изображение появилось в моём зеркале. — Как у тебя дела?

— Да никак, — ответил он. — Всё спокойно, без изменений.

— Кто-нибудь появлялся?

— Только Дионис, всего на минутку. Он искал тебя, но я сказал, что ты в Солнечном Граде, и он убрался… Гм… Выразил соболезнование по поводу кончины моего мира.

— Понятно. Надеюсь, ты изобразил скорбную мину?

— Необходимости изображать не было, она сама изобразилась. Как подумаю о миллиардах людей, мужчин и женщин, взрослых и детей; у каждого были свои мечты, надежды, планы на будущее… И всё это в одночасье рухнуло, превратилось в ничто, развеялось по ветру радиоактивным пеплом. Теперь спокойствие самого вшивого из ваших колдунов стоит по меньшей мере шести сотен жизней простых смертных… будьте вы прокляты!.. — Морис умолк и потёр лоб. — Кажется, я повторяюсь.

— Повторяйся почаще, — сказал я, и это было искренне. — Не позволяй мне забыть о том, что произошло.

— Ты и так не забудешь, я в этом уверен. Кстати, что говорят в твоём Доме о смерти Ладислава?

— Как и везде, всякое. Мой дядя Амадис, между прочим, здорово напугал меня.

— Чем же?

— Он предположил (не знаю, насколько серьёзно), что Ладислав совершил на Земле Юрия Великого какое-то чудовищное преступление и решил замести следы, развязав мировую войну. А сам погиб по неосторожности.

Морис присвистнул:

— Ого!

— Вот именно. Я тоже так подумал.

— Чёрт побери! Он в двух шагах от правды! Стоит ему копнуть чуть глубже…

— Не беспокойся. Амадис копать не будет. И никто не будет. У нас есть неписаное правило, согласно которому мёртвых не судят. Даже если кому-то ещё взбредёт в голову нечто подобное, дальше догадок он не пойдёт и не станет доискиваться правды ради самой правды — благо в последнее время никто из колдунов не пропадал без вести. Так что любое расследование в этом направлении будет воспринято в Даж-Доме как смертельное оскорбление.

— У вас на каждом шагу сталкиваешься с условностями и предрассудками, — не удержался от замечания Морис.

— Точно, — не стал отрицать я. — Однако признай, что эта условность нам на руку.

— Согласен, — кивнул Морис. — Какие у тебя планы?

— Ненадолго отлучусь, — ответил я. — Похоже, наши поиски зашли в тупик. Я обращусь за помощью к Диане.

Морис опять встревожился:

— А может, не надо? Может, мы ещё попытаемся… то есть, ты попытаешься. Знаешь, это очень опасно…

— Знаю. Я не собираюсь открывать Диане все наши карты… гм, открою только часть карт. Уверяю тебя, она ничего не заподозрит. Всё будет выглядеть совершенно невинно.

Я изложил ему свой план, и после некоторых колебаний он согласился. На этом мы попрощались.

Закончив разговор, я спрятал зеркальце в карман, выдвинул ящик стола и достал оттуда запечатанный конверт. Без имени, без адреса, без какой-либо другой надписи, вроде: «Вскрыть в случае моей смерти или исчезновения». Его и так вскроют, с надписью или без неё, если со мной что-нибудь случится. Вот только кто вскроет?…

Вздохнув, я взял ручку и написал:

«Строго секретно!

Лично в руки моему отцу, королю.

Эрик, сын Брендона».

Очень драматично!

Тьфу!..

Да ну его к чёрту!

Я скомкал письмо, положил его в пепельницу и поджёг. Глядя на пожирающее бумагу пламя, я с тоской думал о том, что по-настоящему никому не доверяю — даже отцу, даже маме…

Когда письмо догорело, я в лучших традициях шпионских романов отнёс пепельницу в туалет, высыпал её содержимое в унитаз и спустил воду.

«…А мне костёр не страшен,

и пусть со мной умрёт

моя святая тайна…»

Умирать я не собирался, я хотел жить. Но даже бессмертные колдуны в конечном итоге смертны, притом внезапно смертны, что лишний раз подтвердил случай с Ладиславом. Я вовсе не альтруист; подобно большинству людей, я прежде всего думаю о себе, а уже потом — обо всех остальных. Я уничтожил письмо, написанное лишь неделю назад, из чисто эгоистических соображений. Если мне суждено в скором времени принять смерть, то я хотел умереть спокойно, не мучаясь в последние мгновения жизни мыслью о том, что, возможно, вслед за мной (и по моей вине!) в могилу отправятся сотни миллиардов мыслящих существ. Мой умеренный эгоизм был далёк от концепции «после меня — хоть потоп».

Разделавшись с письмом, я пошёл к маме. К счастью, она была занята и без лишних разговоров переправила меня в Авалон, отложив на потом все расспросы о моих дальнейших планах в свете последних событий — гибели Ладислава и примирения с Володарем. Хоть это хорошо. Сейчас я не был расположен к откровенности, а скрытничать и уклоняться от прямых ответов мне тоже не улыбалось. Мама остро чувствовала малейшую фальшь, и моя неискренность её бы очень огорчила…

* * *

В Авалоне меня встретил Колин. Вернее сказать, принял, а ещё точнее — поймал, когда я, после маминого прицельного броска, перелетел через бесконечность. Не скажу, что мне нравилось выступать в роли волейбольного мяча, но выбирать не приходилось. Как и любой другой обыкновенный колдун, я не мог своим ходом попасть из Экватора в Срединные миры — а только с помощью адепта Источника. Метод «бросить-и-поймать» наиболее часто использовался адептами для транспортировки всякой-всячины — от неодушевлённых предметов, вроде книг или оружия, до отдельных людей и даже целых делегаций. Этот способ выгодно отличался от прочих быстротой и удобством; к тому же, несмотря на кажущуюся рискованность, он был вполне надёжен, и за тридцать лет, прошедших с момента его открытия, не было зарегистрировано ни одного сколько-нибудь серьёзного происшествия. Тем не менее, когда речь идёт о людях, нелишне подстраховаться и даже перестраховаться. Поэтому в таких случаях адепты предпочитают иметь дело со своими обычными напарниками. У моей мамы это Колин, у отца — тётя Бренда.