человек, как все, и у меня нормальные человеческие чувства в груди, хоть ты, наверное, и думаешь иначе.

— Я так не думаю. — Сказал Ош. — Честное слово, я всегда думал о тебе, как об очень… очень нежной и хрупкой женщине.

Тарва мгновенно ощетинилась, чего он совсем не ожидал. Выражение, сделавшее его таким счастливым, тут же исчезло с её лица. Ему и в голову не могло прийти, что теперь больно сделал он ей. Но перемену он уловил мгновенно, и на его лицо тоже легла тень. Она демонстративно потрогала цветок ветра, и на несколько секунд задержала его взгляд в своём. Он увидел там «Да» в ответ на свой немой вопрос, снова улыбнулся, взгляд на миг затуманился каким-то приятным воспоминанием. Сказал:

— Давно я не чувствовал себя так легко.

— Как тебе твоя должность?

— Кажется, я и её лишился.

— Опять?!

— Двое мероканцев, замешанные в эту отвратную историю на Въерре, сбежали, и я повинен в их бегстве. Одна из них — Ва Вера. — Ош понимал, что их подслушивают, и сознательно сжигал за собой мосты.

— Ва?! — Тарва вскочила. — Где она?

— Понятия не имею. Они захватили меня в заложники, и бросили в горах. Куда они направились дальше, я даже не представляю. Но у меня есть кое-какие соображения на этот счёт. Скорее всего, они направятся в сторону копей на северо-востоке, чтобы захватить там челнок. В космосе они могут попросить помощи у мероканцев, и захватить их по-тихому особисты уже не смогут. — Он отметил про себя, что Тарва не обратила внимания на слово «они» и не спросила, с кем была Ва — а значит, она прекрасно знала это. Значит, мероканцы уже знали о Грите, и даже были на нём. И тайну хранить скоро будет уже не нужно. Это принесло и облегчение, и боль. Скоро станет ясно, что в его молчании действительно не было вреда Кинтане, и что поступить иначе он просто не мог… но всё равно молчания ему не простят. Вреда не было, но если бы он не промолчал, выгода была бы очевидна.

Тарва колебалась, не зная, как поступить теперь. Всё-таки, она совершенно не понимала Оша! Ещё недавно он был обласкан Понтификом, сделал в свои тридцать лет головокружительную карьеру, считался лучшим офицером гвардии, будущим кандидатом в Понтифики и самым завидным и перспективным женихом Кинтаны. Насколько она знала от сестры, он и врачом был отменным, с его мнением считались и мероканцы, и слывущие лучшими в этой области раббиане. И вдруг он сам, своими руками, разрушил всё это — ради чего?!

Мужчина, возможно, сделал бы иной вывод, но Тарва была женщиной, и женщиной, неуверенной в себе, с неудавшейся личной жизнью. Она знала, что отец Оша любил мероканку и погиб, защищая её. Наверное, это у него в крови! Он встретил на Пскеме Анну и потерял от неё голову. Тарва увидела внутренним взором Анну так, как может только женщина увидеть свою соперницу: не видя в ней недостатков и преувеличивая достоинства. Вспомнила её холодную красоту, всё, что было в ней, высокой эффектной блондинке, противоположного ей, маленькой смуглой брюнетке, с которой никогда не флиртовал никто, кроме Оша, чей флирт она принимала за насмешки. Вспомнила, как защищала Оша и как злилась из-за него Анна. Как счастлив был Ош увидеть цветок ветра на её куртке. Для неё мгновенно всё стало ясно, и что-то, похожее на ревность, шевельнулось в её душе, наполнив её горечью. Почему судьба не только лишила её женского счастья, но и насмехается над ней, постоянно подсовывая видения счастья чужого? И вроде бы в её сердце что-то успело проклюнуться к Кейву, который, как и думала Анна, казался ей воплощением её тайных грёз: и кип, и мероканец одновременно! Но при этом при мысли о силе чувства, которое, видимо, Ош питал к Анне, раз ради этого чувства готов был умереть и уже точно пожертвовал своей карьерой, ей почему-то стало больно. Ведь она была женщиной. Женщиной, как безошибочно чувствовал Ош, хрупкой, полной нерастраченных чувств и нежности, которые причиняли ей, время от времени пробуждаясь, только боль и бесплодные сожаления и сетования на судьбу. В ней скрыты были бездны и океаны чувства и щедрости, никому не нужные и невостребованные. То, что она однажды решила, что всё это не нужно и ей самой, и будет похоронено навеки, ничего не изменило, только сделало её ранимой и болезненно неуверенной в себе. Потому так и ранили её комплименты Оша — не избалованная ими, она принимала их за издёвку, только и всего. А он, так тонко чувствующий её во всём остальном, не мог этого понять, потому, что она в его глазах была воплощением красоты, женственности, всего, что так притягательно и желанно в женщине. Он даже представить не мог, что она может сомневаться в себе и не верить в то, что он восхищается ею. Такая красивая, такая яркая, такая желанная! Он просто не поверил бы в это, скажи это ему кто-нибудь.

А Ив и Ва, зря прождав Оша целый день, в самом деле строили планы, как его вытащить. Положение было сложное: они не знали города, не знали Савалы, не понимали местных. Лари не смел приблизиться к посольству, чтобы не вызвать подозрений и не навести кипов на мероканцев. Он был за что-то очень предан Ошу и очень трепетно относился к его просьбе; на вопрос Ива ответил только, что Ош спас его жизнь, а что ещё важнее — честь. Его вера в кинтанианина подкупила даже Ва, которая тоже готова была участвовать в операции по спасению. На следующее утро, когда Тарва посетила посольство, Лари всё-таки отправился туда же с целью разузнать, что происходит, а Ив и Ва остались в гостинице. Не смотря на просьбу Лари и собственное решение, контакта с существами женского пола Ив не избежал. Хозяйка гостиницы, не старая ещё миловидная женщина, зашла к чужестранцам под предлогом того, что у неё есть южное вино, которое им приятно будет выпить, вспомнить родину… Как большинство невежественных людей, она наивно полагала, что чем сильнее она исковеркает собственный язык, тем лучше её поймёт чужестранец, и заговорила с Ивом, который за время полёта сносно овладел местным диалектом, так забавно, что он не устоял.

— Я принести твоя вино! — Заявила женщина. — Вино с юга, с твой родина, понимаешь?

— Я понимаю. — Вежливо ответил Ив. — Я благодарю.

Она взглянула ему в лицо, услышала его голос — и с нею произошло то