– Замечаешь, как эта визитка отличается от предыдущей? – Я не вижу Магрина, но чувствую, что он довольно улыбается.

– Ага. Эмиль, только вот я все равно ничего не понимаю… Красиво, конечно, но что толку от этой картинки?

– Когда человек делает что-то в соответствии со своим прямым предназначением, изображение начинает меняться. Скрапбукер с помощью потока реализует через открытки заложенный в него потенциал, и энергии, которые ты сейчас видишь, активизируются. Есть определенные признаки, которые говорят об этом, их можно заметить через очки. А ты в такой момент чувствуешь то, что называешь «родной нотой».

– А я могу увидеть свое собственное предназначение? Если посмотрю на свою визитку?

– Попробуй. – Он пожимает плечами, берет кружку и поднимается. – Налью себе еще горячего.

Собственные карточки у меня есть под рукой, в ящике стола. Я в нетерпении достаю одну и поначалу никак не могу расфокусироваться, уткнувшись взглядом в синее стекло. Наконец, мне это удается. То, что я вижу, вызывает у меня полное недоумение.

Что все это значит?

Инга

2 июня, после десяти вечера, время включать и выключать свет

Город

Кто бы мне сказал неделю назад, что я буду торчать взаперти в подсобке оперного театра в компании двух страннейших девиц и послушного, как монашка, амбала, ни за что бы не поверила.

В моей руке лежал мнеморик – тяжелый уродливый кругляшок, который скрывал в себе все тайны сразу: кто такая или что такое Маммона, что случилось с мамой и что будет со мной, если я все-таки переведу рычажок на нем в положение «Вкл.». Попробовать или нет?

«Как грустно, туманно кругом, тосклив, безотраден мой путь»[15], – затянула Аллегра голосом Шаляпина.

«Я тебя умоляю, помолчи, пожалуйста», – попросила я.

«Безрадостно, ох, безрадостно будет», – канючила Аллегра. Она меня начала утомлять. Что это за дела творятся, если твоя собственная радость вдруг становится депрессивной занудой?!

– Так что, согласна? – Ша подошла вплотную, и меня поразило, какое впечатление она производила вблизи.

Она выглядела старой, очень старой – в ее взгляде накопилось больше прожитых лет, чем могла вместить в себя вся ее жизнь, под глазами залегли морщинки, лицо хранило отпечаток долгой усталости, плечи сгорбились – просто старушка с косичкой.

«Хорошо, что не с косой, – заметила Аллегра. – Хотя эта круглая штуковина, вполне возможно…»

Я не хотела слушать, что скажет дальше моя радость.

– Сначала ответь мне на один вопрос: зачем он все-таки нужен, этот ваш мнеморик? – спросила я у Ша.

– А без него смысла нет, – сощурилась она. – Смысл… какой?

– В чем? – не поняла я.

– Смысл какой в твоей жизни? – усмехнулась она. – Живешь одна, а квартирки-то уютной у тебя больше нет! Мамочка выгонит. Где будешь нянчиться со своими ути-пуси кошечками? И Павлик твой сдох. Просто так, думаешь? От старости? Твоя красотулька?

«Павлик – кррррасотулька!» – эхом прозвучала в голове излюбленная фраза моего Павлика – хромого и вечно взлохмаченного попугая, самой безобразной птицы на свете и самой любимой. Внутри меня родилась очень холодная злость. Она поднималась от ледяных кончиков пальцев вверх по ногам до коленей, щекотала бедра и захватывала поясницу до болезненной ломоты.

Ша вытащила из кармана карточку. Я уже знала, что увижу, но мне было плевать. Нарисованный орел бессильно открывал клюв, по груди стекала темная кровь. Кривой вензель в уголке открытки двоился в глазах, словно предназначенный для стереоочков.

– Как тебе моя хламонида? – произнесла Ша, скривив губы в усмешке. – Пойдет твоей мамочке? Я ей такую же сегодня подарила. Примеряет сейчас небось…

Лед заполнил меня до макушки головы и взорвался на тысячи осколков, как айсберг, в который врезался «Титаник».

То, что происходило дальше, я помню очень смутно, обрывками.

Никогда в жизни я не совершала ничего подобного. Даже не думала, что способна на это. Так же как и никто из нас – до поры до времени. В такие минуты от сознания отделяется крохотная часть и смотрит на нас сверху, как комнатный паучок – с потолка. Этой частички достаточно, чтобы удивляться и ужасаться, но ее слишком мало, чтобы остановить тебя в тот момент, когда это позарез нужно. То есть так бывает у нормальных людей. У нас, скрапбукеров, хотим мы этого или нет, во все вмешивается Меркабур.

До сих пор ощупываю это воспоминание, словно мне завязали глаза и дали в руки какой-то предмет, а я должна догадаться, что это за штука, но никак не могу. Кристофоро Коломбо, я и вправду не знаю, что такое тогда со мной творилось!

Я пребывала и в потоке и не в потоке одновременно. Мои руки сомкнулись на тонкой шее, они ощущали чужую кожу, горячую и влажную, нить чужого пульса трепетала в моих ладонях, а я ничего не видела перед собой. У меня выросли крылья, короткие и куцые, как у Павлика, и я билась о решетку невидимой клетки, запертая и замурованная, подобно героям сегодняшней оперы в финальной сцене. Боль в несуществующих крыльях разрывала меня на части. Собственные руки казались мне маленькими и уродливыми, их покрывала тонкая синеватая кожица, из которой торчали редкие волоски, как у плохо ощипанной курицы. Слух наполнился грохотом: словно тысячи тяжелых железных дверей со страшной силой хлопали одна за другой. Из груди рвался стон, а я слышала протяжный птичий крик. Потом снова провал – вырванный из памяти кусок.

В следующий момент, который помню, я уже ощущала себя птицей. Мне было странно, что у меня вообще есть руки. Я пыталась расправить крылья, но их сжимал обруч. Я смотрела сразу в обе стороны, не поворачивая головы, и видела одновременно тележку уборщицы с ведрами и тряпками справа и график дежурств на стене слева. И даже удивления не родилось – это было естественно, словно мое зрение всю жизнь было таким. Потом во мне родилось желание, непреодолимое, как жажда, неудержимое, как пик сексуального наслаждения за мгновение до его наступления. Все мое сознание сосредоточилось только на одном: она опасна – та, на чьей шее сейчас сомкнулись мои ладони. Это она заперла меня в клетке, это она может отобрать у меня нечто жизненно важное, это от нее надо избавиться. Просто собраться и приложить чуть больше усилий…

Зазвенели колокольчики – и в нос ударил сладкий аромат корицы. Я ощутила руку на своем плече. Тихий голос за спиной произнес:

– Она не мыслит зла.

Кто это сказал? Кто не мыслит зла?

Щелчок. Выключатель. Голова поплыла. Во мне как будто завелся невидимый вентилятор. В голове засвистел ветер, цветной, как радуга, а на грудь словно наступила нога в тяжелом ботинке. Запах корицы сменился на другой – так пахнут облака высоко в небе. Что со мной происходит? Я попыталась испугаться, но страх не приходил, хотя, казалось, мог бы дать мне желанное облегчение.