— Нет. Я был убежден, что вы выкрикнули его имя только для того, чтобы сорвать мой план...

— Хорошо, поговорим о вашем плане! Что не сделано в один день, может быть сделано в другой. Неужели вы не нашли повода попросить милостыню у Филиппа еще раз? Полагаю, за семь лет вы могли бы найти для этого подходящее время?

— Хотите верьте, хотите нет, но возможности у меня действительно не было, — проворчал Монту. — Хотя желание не покидало меня. Я очень надеялся на удачу, когда он отправился в Пуатье на встречу с Папой. Но у него слишком много врагов, и Мариньи, не говоря ему ни слова, окружил его железным кольцом охраны... Кроме того... мне нужно было жить, и я украл еду на рынке в Божанси... из-за чего попал в замковую тюрьму, где меня могли бы и повесить.

— И отчего же не повесили? — саркастически осведомился Оливье.

— Повезло, что не часто встречается в жизни. Комендант замка оказался моим дальним родственником. Он узнал меня и спас от петли, чтобы бесчестье не коснулось семьи. Но держал меня под стражей долгие месяцы. Хотя обращались со мной неплохо. А потом его перевели из Божанси в Лош, и он меня выпустил, не дав ни гроша, но зато вернув свободу... Впрочем, я сумел вернуться в Париж, где жил... как мог... До той ужасной ночи, — добавил он, понизив голос от истинных терзаний израненной души, — когда посмели сжечь Великого магистра и приора Нормандии!

— Их ведь пытались спасти? Что же вас не было среди тех, кто осмелился это сделать?

— Я был среди них! С несколькими друзьями мы дожидались в лодке на реке, но увидели, как Великий магистр отказался пойти с Матье де Монтреем. Тогда и мы отступились...

— Вы узнали мэтра Матье?

— О да! В свое время я частенько встречался с ним. Кроме того, я хорошо запоминаю лица. И вас я тогда тоже узнал. ВЦ храбро сражались и, как мне показалось, вам удалось спасти Матье. Вот почему... с учетом всего этого... я вас прощаю!

— Какое снисхождение, — усмехнулся Оливье, не зная, как ему поступить — ударить этого человека или пожать ему руку. — А что, собственно, вы мне прощаете? То, что я помешал вам убить короля?

— Именно это! Хотя... теперь я не так уверен, что посадить на трон Сварливого — такая уж хорошая идея... Разумеется, он будет плясать под дудку этого надутого павлина Карла де Валуа, но он слабак, а слабаки опасны. Особенно такие злобные, как он. Достаточно посмотреть на то, что со вчерашнего дня творится у Нельской башни...

Вопрос возник сам собой.

— И что же там творится?

— Трупы, дорогой мой, трупы, которые сбрасывают в Сену, вытащив на берег из маленькой дверцы дворца: двое мужчин вчера и еще двое сегодня утром, да еще одна женщина. И выглядели они неважно!

— Вы думаете, что с ними расправились по его приказу?

— Конечно! Он убивает их, но прежде пытает, чтобы узнать, как долго ему наставляли рога! Черт возьми! Если Филипп д'Ольнэ был с его женушкой больше двух лет, будущая королева Франции — иными словами, малышка Жанна! — может оказаться дочерью любовника, а не мужа!

Ошеломленный Оливье почувствовал, как волосы на его голове встают дыбом. Хотя он никогда не видел Од в доме ее отца, — лишь когда она была совсем маленькой! — он слышал от Реми, что сестра его служит королеве Наваррской под надзором своей тетки Бертрады Эмбер. И они были очень приближены к королеве, поскольку обе женщины занимались ее гардеробом. А ведь Монту сказал, что в воду бросили пять тел, в том числе и тело женщины.

— Господи! — выдохнул он. — Этот человек, должно быть, помешался! Зачем он принялся за слуг?

— Глупый вопрос! По той причине, что он считает их сообщниками своей красотки Маргариты! Но что с вами? У вас там кто-то из близких?

— Не у меня, а у мэтра Матье! Его дочь... Од, которая была в окружении мадам Маргариты... Простите меня, я должен уйти!

Слегка кивнув, он попытался отойти, но длинная рука Монту ухватила его и задержала:

— И куда это вы собрались?

— Прошу прощения, но вас, я думаю, это не касается.

— Ошибаетесь! Все, что происходит у Сварливого, меня очень даже касается. Дело в том, что у нас в его доме кое-кто есть.

— У нас?

— Пошли! Я сейчас вам все объясню. Нам нужно держать военный совет. Пошли, говорю я! Нельзя терять времени, если дочь храброго Матье на самом деле оказалась в ловушке у Сварливого.

Во властном тоне бывшего тамплиера слышалась убежденность, и Оливье де Куртене, преодолев колебания, последовал за ним без дальнейших объяснений. Они углубились в лабиринт темных зловонных переулков — Оливье насчитал их пять! — где жили евреи до своего последнего изгнания по указу Филиппа Красивого в 1330 году[73]. Этот квартал представлял собой нагромождение облезлых домов под обветшавшими крышами. Они так сильно накренились над канавами, которые назывались улицами, что через центральный ручей, куда постоянно сбрасывали нечистоты, часто можно было дотянуться рукой до окна на противоположной стороне. Здесь было мало торговых мест, разве только две лавки старьевщиков и три кабака, служивших местом для встречи мошенников всех мастей. Их не пугала дурная репутация древнего еврейского квартала — ходили слухи, что евреи убивали христианских младенцев, чтобы съесть их, а их любимым развлечением было осквернение Святого причастия самым отвратительным образом. Они этому очень радовались. Несмотря на три церкви, увязшие в этом отравленном паштете, сюда было очень неприятно заходить днем, а ночью просто опасно. Даже для лучников, совершавших ночной обход города.

Следуя за Монту, Оливье вступил в вонючую клоаку. Он спустился по трем ступенькам в кабак с вывеской, которую невозможно было прочитать, где горели сальные свечи с сильным запахом, необходимые даже днем, поскольку узкие, низкие и грязные окна не пропускали света. Тут стояло несколько столов и лавок, где устроились с полдюжины очень подозрительных на вид людей, которые о чем-то тихо совещались с хозяином. Это был громадный мужчина с брюхом, выпирающим из блузы, настолько запятнанной, что она казалась покрытой каким-то странным узором. С красным лицом, редкими волосами неопределенного цвета, выбивавшимися с одной стороны из-под бордового колпака, прыщавым носом и глазками-буравчиками; кабатчик носил имя Леон, но он охотнее отзывался на прозвище «Ломота», полученное из-за постоянных жалоб на позвоночник, болевший по причине объемистого живота и вечной возни с винными бочками. «Ох, ломит меня, ломит», — любил он говаривать, со стоном обхватывая руками бока...

Когда вошел Монту, он двинулся к нему и приветствовал его с удивительной вежливостью. Все головы тут же повернулись к вошедшему.

— Вас ждут, мессир. Все собрались, услыхав герольда.

— Так я и думал. Со мной друг. Это соратник Матье де Монтрея, но вы его имени не узнаете, как и он ваши. Однако сегодня ночью вам предстоит драться вместе...