— Ну я, конечно, представлять ничего не умею, только есть горазд… Но могу спеть что-нибудь.

— Нет, твои псалмы не пойдут…

— А что? Вон, Армия спасения на псалмах деньги получает!

— Так при чём тут бродячие актёры? Они же занимаются всякой общественной благотворительностью. И детские песенки не годятся. Н-да-а… Ну я, допустим, тоже могу что-нибудь рассказать. Только это всё, в основном, для маленьких рассказы. Тоже не пойдёт.

Увлёкшись идеей, Реми стал про себя прокручивать разные варианты, как стать бродячими актёрами. Капи с невинной улыбкой предложил:

— А если театр бумажных кукол?

— Настоящий театр бумажных кукол — для детей, так что деньги только с детей и можно брать. Много не заработаешь. Ну, нарисуем мы этих кукол, будем показывать представление, а ребятня соберётся и будет так смотреть, бесплатно… Нет, не пойдёт!

— Ну давай попробуем! Сыграем, как в книжке «Без семьи». Я буду умной обезьянкой, а ты глупым слугой.

Порепетируем немножко, и можно будет показывать. Деньги будем получать!

Немного подумав, Реми сказал:

— Но ты же не обезьяна, а самый что ни на есть настоящий человек! Ничего путного у тебя в таком представлении не получится. Лучше уж ты научись собачьим трюкам и с ними выступай — вроде как подражай собаке. Это точно пойдёт! Нацепим тебе ошейник и поводок. Пи-пи будешь делать по-собачьи, по команде сидеть, время определять — то есть лаять, когда я спрошу. Да, может, такое и пойдёт… А в конце возьмёшь в зубы плошку и будешь обходить зрителей, собирать деньги. Я, конечно, буду хозяином — таким строгим и глупым…

— А почему всё-таки нельзя? — поджав губы, снова завёл Капи. — Я бы мог здорово сыграть обезьянку.

— Вот заладил! Глупости всё это! Всё равно сейчас мы не решим, подумать надо хорошенько. Может, ещё какие-нибудь идеи появятся. В любом случае это будет наш парный номер.

Капи с улыбкой кивнул в ответ:

— Ага! Мы с тобой одной крови, ты и я! Вот и болезнь у тебя проходит! Всё путём! Порядок!

Тем временем очередь в уборную рассосалась. Реми бодро направился в мужское отделение. Он ожидал, что Капи, естественно, последует за ним, но Капи на сей раз собрался в женское отделение. Реми, забывшись, даже спросил:

— Ты что, туда идёшь?

— Да вчера случай был особый, а сегодня ты уже сам справишься.

— Ладно! — бросил Реми и зашёл в уборную.

Ему самому было стыдно оттого, что без Капи он чувствовал себя как потерянный. Он зашёл в вонючую кабинку и приготовился оправиться. Но ничего не получилось. Затем Реми стянул штаны и стал тщательно исследовать трусы — не осталось ли в них блох. Ни одной блохи в трусах не было. Выйдя в умывальное отделение, он зачерпнул воды из-под крана, запил лекарство, потом умыл лицо и шею, наскоро побрился. Поскольку бриться он ещё как следует не умел, то порезался в нескольких местах. Сильный порез виднелся над верхней губой. Мягкую, редкую щетину сбривать было трудно, да к тому же ещё припухшие угри мешали. Он убедился, что угрей на щеках и на подбородке прибавилось. Потом почистил зубы после большого перерыва. Из треснувшего зеркала на него смотрело осунувшееся, нездоровое, бледное лицо. Вот уж, действительно, лицо человека, перенёсшего тяжёлую болезнь. Реми вздохнул и вышел из уборной. Капи как раз выходил из женского отделения. Капи, похоже, помыл голову. Бейсболку и пиджак он засунул в узелок и теперь ладошками обтирал мокрые волосы, стряхивая на пол капли. Как будто бы Капи тоже не нашёл блох. Что ж, значит, о блохах можно было больше не думать.

Пройдя через турникет, они сразу же стали выбирать, на какой поезд теперь сесть. Отсюда можно было ехать по линии Санин, по линии Маидзуру или по линии Обама. По линии Санин поезда шли в Киото, а в противоположном направлении — в Тоттори, к побережью Японского моря. В Киото ехать не хотелось — слишком уж известный город. В названии «Тоттори» им чудилась какая-то опасность. Там, кажется, песчаные дюны на берегу… Что-то в этом таилось тоскливое и страшное. Они решили ехать в сторону Маидзуру. Следующего поезда надо было ждать часа полтора. К тому же ехать надо было с пересадками. Пока что они купили билеты до станции «Маидзуру-Восточная».

Дождь продолжался — беспрерывно. Небо было ясное, но ливень почему-то всё хлестал и хлестал, не утихая. На станции они купили четыре коробки бэнто и чаю, уселись в зале ожидания и стали есть. Люди входили и выходили — вероятно, в основном пассажиры, ожидающие поезда линии Санин. Были люди в непромокаемых дождевых плащах, были и промокшие насквозь. Была там и девочка с большой марлевой маской на лице. Ещё там были солдат-инвалид на костылях, престарелая чета в длинных кимоно с подвёрнутым подолом, пожилые женщины с огромными узлами, которые они тащили, взвалив на спину.

Поскольку при закрытых окнах становилось душно, окна в зале ожидания были нараспашку. Иногда в помещение ветром задувало прозрачные блестящие дождевые капли. На скамейки у окна никто не садился. На скамейках у противоположной стены вплотную друг к другу сидело несколько мужчин и женщин. Реми и Капи сели недалеко от окна, так что мелкие капли иногда попадали на лицо и на руки.

За едой Капи всё думал о представлении, в котором он играет собаку Вот Реми его выводит в кожаном ошейнике, на железной цепочке вместо поводка. Идти надо будет на четвереньках — точнее, бежать. Рот открыт, язык высунут, дышит с придыханием. Ему командуют: «Сидеть!» — и Капи, всё так же, с вываленным языком, садится. Потом командуют: «Лежать!», «Служи!», «Передняя стойка!» Тут вдруг Капи фыркает, поворачивается к Реми спиной и идёт к зрителям. Реми сердится, размахивает плёткой и кричит на Капи. Но Капи как ни в чём не бывало обнюхивает ноги у зрителя, а потом — вот тебе и на! — задирает одну лапу и с удовольствием писает. Конечно, понарошку, не по-настоящему. При этом он по-собачьи повизгивает и сопит. Реми громко ругается: «Ну что за бесстыжая псина! Сколько собаку ни учи, всё равно собакой останется!» А Капи только виляет хвостом — собирается ещё какой-нибудь номер выкинуть. Потом возвращается к Реми и тявкает: «Гав! Гав!» — «Ну, хозяин, скорее за работу!» — «Что такое?! Что значит «скорее за работу»?! — таращит глаза Реми. — Ещё не хватало, чтобы меня собака учила! Куда ж тогда людям деваться?!» Но делать нечего — он лезет в карман… Одет Реми в такой костюм вроде старого голландского камзола с большим круглым гофрированным воротником, чёрный плащ, чёрная треуголка… Ну вот, он вынимает большие карманные часы и спрашивает Капи: «А который час?» Капи лает в ответ: «Гав, гав, гав — три часа», а потом ещё «Гав, гав — двадцать минут». Вообще-то ведь Капи — девочка, так что ничего трудного тут нет. Чтобы зрителям было интересней, Капи должен насколько возможно превратиться именно в пёсика и наоборот не слушаться команд, которые подаёт хозяин, то есть Реми. Например, когда будет угадывать время, вдруг возьмёт и уляжется спать. Как бы Реми ни сердился, как бы ни бранился, всё равно не встанет! Тут Реми рассвирепеет и начнёт хлестать Капи плёткой. То есть, чтобы по-настоящему хлестали плёткой, не хочется, — пусть только делает вид… А Капи эту плётку закусит зубами, отнимет и убежит прятаться среди зрителей. Потом сам снимет с себя ошейник, отцепит хвост и встанет на ноги — то есть превратится в человека. И тут уже Капи, размахивая плёткой и ругаясь, заставит бывшего хозяина, Реми, снять парадную одежду и наденет её на себя. А на Реми наденет ошейник и прицепит ему хвост. Он заскулит и станет бегать туда-сюда. А Капи ему так грозно: «Сидеть!», «Дай лапу!», «Служи!». Но из Реми пёс получился бестолковый, ничего у него не выходит. Здоровый такой, а ничего не может! Но по крайней мере пусть хоть станцует. Давайте, господа, посмотрим, сможет он станцевать под мою песню или нет. Если у него хорошо получится, давайте все поаплодируем! У собаки ведь тоже есть своя собачья гордость, так что, пожалуйста, смотрите представление! Потом Капи и Реми вместе кланяются, Капи делает глубокий вдох и чистым, безукоризненным сопрано выводит псалом: «Глориа ин эксэльсис дэо!»