– Выходит, что как только укрепится новая власть, так и уйдем?

– Опять вы за свое, Алексей Глебович, – советник покачал головой. – Не укрепится эта власть! Как только мы выведем танки, рухнет она.

Разговор зашел слишком далеко, и напугал генерала прямолинейностью; он вообще не планировал обсуждать с этим выпившим советником подобные темы. Пусть и встречались они на различных совещаниях, и выпивали пару раз в Кабуле, сильно выпивали, но все же близкими друзьями не стали. А такие щекотливые вопросы, касающиеся политических ошибок, критики социалистических идей, такие серьезные разговоры можно вести только с очень близкими друзьями, которые не продадут. Он даже испугался, не подвох ли это, не хотят ли его проверить на лояльность. Или подставить задумали, скомпрометировать? Главное – ни с чем не соглашаться, выслушаю его и уеду, думал генерал. Лучше перестраховаться, кто его знает, с какой целью он мне все это рассказывает?

Сорокин верил партии, почти во всем, и служил ей, и карьеру себе сделал на партийном поприще, и никогда не был он любителем пускаться в пространные беседы о просчетах партии и правительства. Если не задаваться вопросами «отчего»? и «почему»? будет легче жить, считал он.

Генералы от политики редко пускались в дискуссии о правильности выбранного пути, не до этого им было, и потому, пожалуй, любовь их и преданность партии и социалистической Родине никогда не была надрывной, пламенной, до конца искренней, напоминала она скорее брак по расчету.

Почему все-таки он так откровенен со мной? недоумевал генерал, и нервничал, понимая, что его провоцируют на откровенность, а он из-за своих однобоких, стандартных ответов и возражений выглядит глупо.

Политработники, считал в свою очередь советник, и наблюдение это находило очередное подтверждение в лице Сорокина, знают всё или почти всё, но крайне поверхностно, часто понаслышке; они всегда готовы к любым спорам, и всегда умеют защититься, но они не видят дальше завтрашнего дня. Однако, это уже и не их забота. Они должны помнить то, что сказали им вчера, и многократно повторять это сегодня и завтра, как пластинку проигрывать, а когда сменить пластинку, им вовремя подскажет вышестоящее начальство. Сорокин соглашается со мной, еще бы он не соглашался! Он боится меня! Нет, он конечно же не фанатично преданный партии человек, он лукавит, он лицемерит, как и все. Что они все будут делать, когда наступит эпоха коллективного прозрения? А ведь еще самую малость ослабят вожжи, и народ прорвет, народ не удержать, народ распустится, и никто и ничто не в силах будет тогда нашим любимым Советским Союзом управлять. Такие, как Сорокин, быстро переквалифицируются, иную веру исповедовать будут. У них нет никаких принципов… А жаль. Мне при первых встречах он показался весьма неординарным человеком. Чуть лучше остальных, но из той же породы. Поставили «реформаторов» у власти, а они не знают, куда идти. Ни рыба ни мясо. Бесхребетные… Лучше бы не начинали этих перестроек вовсе! Жесткость нужна, а ее-то как раз и нет. Погубят страну реформаторы!

– Я с вами, Виктор Константинович, не согласен насчет столь пессимистических прогнозов, – сказал генерал. – Мне кажется, постепенно наладятся у афганцев дела. Я на прошлой неделе был в ЦК НДПА, имел долгую беседу с главным партийным советником, с Поляковым…

– И что? Интересно, что вы там узнали от Полякова? Что еще наши друзья в ЦК НДПА придумали? – с некоторой иронией спросил советник.

– Зря вы так! У них много интересных разработок! Вы слышали, что собираются объявить так называемое национальное примирение? Сесть за стол переговоров с оппозицией. Там, знаете, много моментов серьезных.

– Эх, – выдохнул советник. – Бросьте, Алексей Глебович! Какие разработки! Вы хоть сами в это верите? Это все как мертвому припарки!

– Инициативы серьезные. В Москве, в ЦК все прорабатывали…

– Хотите знать, кто в первую очередь все здесь развалил? Всю работу, если уж на то пошло?

– Интересно.

– Советники. Первым делом партийные советники! А товарища Полякова, между нами говоря, да, впрочем, это все в Кабуле знают, называют «главным могильщиком Апрельской революции.» А если серьезно, я уже говорил вам, что изначально все было неправильно. Миссия у нас, русских, наверное, такая историческая. Всех освобождать. Цыгана от табора освободили, и посадили в избу, посередине которой он тут же развел костер, узбека от ислама освободили, и предложили взамен водку. Теперь за афганцев взялись… А знаете, – советник потрогал гипс на ноге. – Большинство людей шли сюда с чистыми помыслами, хотели помочь другому народу. Достаточно было бросить несколько сентиментальных фраз, как тысячи честных русских, спрыгнув с теплой печки, устремились в погоню за очередной призрачной идеей. Афганистан – это последний вздох идеи о мировой революции.

– В вас, извините конечно, Виктор Константинович, в вас столько цинизма! Как вы продолжаете работать здесь?

– Нет, это не цинизм, Алексей Глебович, это реализм. В Кабуле начинаешь смотреть на все иначе. Я себе пообещал, что обязательно приеду сюда, когда все будет заканчиваться. Я имею ввиду вывод войск. После и поговорим… О, пора обедать. Пойдемте, Алексей Глебович! Здесь вкусно кормят!

– Нет, мне пора. Важная встреча через час.

– А по рюмочке?

– Давайте в другой раз.

– Ладно.

– Да, кстати, с ногой-то у вас что приключилось?

– Пустяки! Сломал. У командующего в бассейне плавал. Да мы же вместе тогда с вами к нему заходили. А потом я купаться отправился. С бортика прыгнуть хотел, поскользнулся.

Генерала армии Вампилова, возглавлявшего оперативную группу Министерства обороны СССР, окружение называло между собой «папой». Группа разместилась в особняке за высоким забором у подножия дворца Амина. Охраняла «папу» отдельная рота десантников, которым, немало хлопот доставляли не духи, духов на пушечный выстрел к штабу армии и резиденции не подпустили бы, а бегающие по территории резиденции черные и белые кролики. Резвящиеся животные постоянно срывали сигнальные растяжки.

Прикомандированные офицеры и генералы опергруппы писали отчеты, справки и донесения, анализировали обстановку, клеили карты и разукрашивали их цветными карандашами, мечтали о досрочных званиях и наградах, мотались по дуканам, парились в банях, резались в шахматы. Однажды, устав от однообразной жизни, притащили они в резиденцию теннисный стол. Но «папе» не понравилось турниры в пинг-понг и то, что постукивал в резиденции шарик, и он распорядился передать стол в роту охраны. Злые языки называли офицеров опергруппы «колобками» за их маслянистые, овальные, румяные лица, а саму группу – «райской».

И если к офицерам относились предвзято, скептически, и с завистью, то «папу» в войсках любили. Не кабинетный генерал, боевой. В Отечественную сражался под Сталинградом, войну закончил в Берлине, в параде Победы на Красной площади участвовал. Одним словом, герой. И такой опыт колоссальный. Все стадии прошел – от простого взводного до личного представителя министра.