Правда, Сталин, тут же предложил сохранить небольшую руководящую группу (вместо Политбюро) в форме оргбюро Президиума. В него вошли Л.П. Берия, Н.А. Булганин, К.Е. Ворошилов, Л.М. Каганович, Г.М. Маленков, М.Г. Первухин, М.З. Сабуров, И.В. Сталин, Н.С. Хрущев. То есть, в эту группу не вошли Молотов и Микоян, после чего реальные планы Сталина стали еще более ясны.

Выше уже говорилось о том, что современники видели в событиях рубежа 40-50-х годов повторение 1937–1938 гг. «Мы, старики, члены Политбюро, скоро отойдем, сойдем со сцены, — сказал Сталин на пленуме. — Это закон природы. И мы бы хотели, чтобы у нас было несколько смен, а для того, чтобы дело организовать, надо теперь же заняться этим, дорогие товарищи». Грустная ирония заключалась в том, что эти слова Сталин произнес на февральско-мартовском пленуме 1937 года. Члены оргбюро Берия, Молотов, Микоян, Ворошилов, Каганович, Маленков, Хрущев слышали эти слова от Хозяина 15 лет назад и, наверное, хорошо запомнили, чем закончились те размышления Сталина о том, что он стар и «скоро сойдет со сцены».

На самом деле Сталин был не просто консервативен и неуступчив. У него существовало ясное марксистское видение будущего СССР и понимание того, что нынешний состав Политбюро не готов к реализации этого плана. Значит, необходимо сменить этих людей. Интересно, кто должен был оказаться исполнителем этого «плана Сталина»?

Как было показано выше, конфликт Сталина с ближайшим окружением был связан не только и не столько с «консервативностью и неустойчивостью» Хозяина. На самом деле, Сталин сформулировал «новый курс», и при попытке реализовать его, натолкнулся на глухое сопротивление своих соратников. Иными словами, это был идеологический и политический конфликт, хотя, конечно, он принимал скрытые формы. Поняв этот факт, вождь сделал совершенно логичный шаг — начал готовить новую ротацию ЦК.

Нельзя пройти мимо того факта, что одновременно с формированием «нового курса» и подготовкой ротации в политике Сталина, нарастали мотивы антисемитизма. Это появилось и в деле ЕАК, и в аресте жены В.М. Молотова П.С. Жемчужиной, и в «компании против космополитизма». Но кульминацией государственного антисемитизма стало знаменитое «дело врачей».

В политических планах вождя антисемитизм выполнял ряд функций. Во-первых, по справедливому замечанию Судоплатова, антисемитизм можно было использовать как идеологическое обоснование ротации: «Антисемитская кампания стала повторением чисток 30-х годов, еще одним сталинским маневром для перетасовки всего партийного и советского аппарата, с тем, чтобы заменить старое руководство — Молотова, Микояна, Берию и других новыми людьми, которые не угрожали бы его положению единственного правителя страны».

Во-вторых, антисемитизм мог быть использован как орудие в ходе «холодной войны для идеологической консолидации советского общества против внешнего и внутреннего врага. Кроме того, ужесточение (или смягчение) положения евреев в СССР могло быть инструментом давления на западных политиков.

В этой связи следует упомянуть сложную проблему т. н. депортации советских евреев, которая готовилась (якобы планировалась) в начале 1953 года. Среди отечественных историков нет единства мнений по этому вопросу. Видный исследователь сталинской национальной политики Г. Костырченко решительно утверждает, что это миф. В.П. Наумов убежден, что соответствующие планы имели место.

Оставляя в стороне подробности этой дискуссии, я хочу сказать, что никто из историков не оспаривает тот факт, что слухи о готовящейся депортации были широко распространены в начале 1953 года и источником этих слухов была «утечка информации» из высших эшелонов власти. Кто был источником этой «утечки» информации?

Костырченко хорошо знает, что об этих планах Сталина рассказывал Булганин, но считает его свидетельство «пьяной болтовней». Может быть и так. Однако странно, что он не учитывает мемуары Микояна: «Как-то после ареста врачей, когда действия Сталина стали принимать явно антисемитский характер, Каганович сказал мне, что ужасно плохо себя чувствует: Сталин предложил ему вместе с интеллигентами и специалистами еврейской национальности написать и опубликовать в газетах групповое заявление с разоблачением сионизма, отмежевавшись от него. «Мне больно потому, — говорил Каганович, — что я по совести всегда боролся с сионизмом, а теперь я должен от него «отмежеваться»! Это было за месяц или полтора до смерти Сталина — готовилось «добровольно-принудительное» выселение евреев из Москвы. Смерть Сталина помешала исполнению этого дела». «За месяц-полтора до смерти Сталина» — январь 1953 г., именно тогда создавалось знаменитое письмо «еврейской общественности», которое Каганович не хотел подписывать. Но возникает вопрос от кого узнал Микояно планах депортации? Вряд ли от самого Сталина: во-первых, они не встречались после 20 декабря 1952 г., а, во-вторых, Микоян не стал бы умалчивать о таком разговоре. На первый взгляд кажется, что источником информации был Каганович, но тот утверждал, что ничего не знает о планах репрессий. В свидетельстве Микояна следует обратить внимание на формулировку «депортации из Москвы». Традиционная версия предполагает, что советских евреев планировалось депортировать не только из столицы, но и из всех городов страны. Кажется, что воспоминания Микояна выводят нас на ту фигуру, которая должна была владеть этой информацией — первого секретаря МГК Н.С. Хрущева. Если мы вспомним близость Хрущева и Булганина, то станут понятны «откровения Булганина».

Как известно, Хрущев в 1956 году рассказывал об этих планах Сталина, но затем в воспоминания 1968 года этот эпизод не попал. Вообще говоря, Сталин мог считать, что Никита Сергеевич Хрущев с пониманием относится к антисемитскому подтексту его шагов.

Во-первых, жалобы на антисемитизм украинского руководства появились еще в 1944–1945 гг., когда республика была освобождена от оккупации, руководство столкнулось со всплеском бытового и чиновного антисемитизма, и начались жалобы в Москву. Во-вторых, Хрущев открыто выступал против т. н. «крымского проекта» ЕАК и не поддержал Молотова в этом вопросе. В-третьих, после отъезда в Москву в конце 1949 года, своим преемником в Киеве он оставил Мельников, хотя отлично знал, о его «внутренней готовности» к политике антисемитизма. Я при этом совершенно не утверждаю, что Никита Сергеевич был сам склонен к антисемитизму, я говорю о том, что такое впечатление могло сложиться у Хозяина.

Мемуары Никиты Сергеевича Хрущева много раз анализировались исследователями. Кажется, что в данном случае нет оснований приводить развернутую источниковедческую характеристику источника. Важно отметить несколько моментов. Свои воспоминания опальный руководитель СССР продиктовал во второй половине 60-ых. Он знал, что первая публикация будет в США. Очевидно, что для руководителя (пусть и бывшего) КПСС и Советского государства это, скажем так, — «неоднозначный поступок». Понимание того, что текст может «сыграть на руку империалистической пропаганде» не могло не оказывать влияние на позицию автора. Кроме того, он не мог не учитывать, что его жизнь зависит от «доброй воли» «противников — соратников», которые лишили его власти несколько лет назад. Чрезмерная откровенность могла бы повредить самому Хрущеву.