товарищи будут против нас. Во-вторых, стоит ли посылать по почте докладную записку? Не лучше ли кому-нибудь из нас поехать в трест, чтобы протолкнуть проект? Я понимаю, время горячее. Но и вопрос такой, который придется защищать в тресте с пеной у рта… Кроме того, трест забросал нас телеграммами. Надо поехать, объясниться с ними…

Белов не мог не согласиться с Хамзиным. Конечно, в такое время, когда скважины выдают только воду, вряд ли кто возьмет на себя ответственность за расширение разведочных работ. Придется доказывать, настаивать, воевать.

— Вероятно, без командировки не обойтись, — согласился Белов. — Комиссию все не присылают, и я сам думал слетать в трест.

Хамзин заходил по комнате, маневрируя в узком проходе между столом и стеною.

— Я думаю, вы лучше меня сумеете отстоять свой план. Не стану вам чинить препятствий, действуйте! Как говорится, благословляю… С какого числа оформить командировку? Лучше не откладывать дела в долгий ящик.

— А подготовка к оборудованию скважин не задержится? — с беспокойством спросил Белов.

— Положитесь на меня, на нас с Людмилой Михайловной. Надеюсь, вы не думаете, что без вас сорвется опробование? Когда речь идет о том, быть или не быть уральской нефти, каждый из нас заинтересован в успехе дела. Добиться согласия начальства на бурение новых площадей — более трудный вопрос. Кому же, как не вам, решать его?

Белов действительно оценил благородство начальника экспедиции. В такое тяжелое время Хамзин не боялся ответственности. Теперь предстояло из двух неотложных дел выбрать самое трудное — в самый неблагоприятный момент отставить планы расширения разведочного бурения. Нужно смотреть вперед. Артем Алексеевич не собирался отступать, даже если все четыре скважины окажутся сухими.

Сагит Гиззатович, незаметно наблюдавший за Беловым, остался доволен, — все шло как по маслу.

— Я вас не тороплю. Можете выехать, и после испытания третьей скважины, только имейте в виду, что к этому времени подоспеет опробование четвертой. А это важнее. Выбирайте!

Нельзя было не согласиться с доводами Хамзина.

— Видимо, все-таки придется ехать сейчас, — согласился Артем Алексеевич.

— Тогда не задерживайтесь, — посоветовал Хамзин, подавая руку. — Документы будут оформлены к утру…

3

— Ты спрашиваешь, почему на мне висят платья? Почитай, Камиля, мой дневник. Я вся тут. — И Людмила Михайловна передала толстую тетрадь Камиле.

Камиля с удивлением посмотрела на Милованову и раскрыла тетрадь.

«1 июня 1932 года.

Сегодня мне исполнилось двадцать три года. И никто не вспомнил обо мне в этот день. Может быть, задержались телеграммы? В эту глушь даже телеграммы приходят на пятый день…

2 июня.

Усилилось выделение газов на третьей буровой. Однако радости мало. Бурим, но не знаем, где достанем деньги на зарплату рабочим. Есть приказ о прекращении бурения.

3 июня.

Девчонка, не паникуй!

4 июня.

Даже Алтынбаев не сумел помочь: трест настаивает на своем.

5 июня.

Я не люблю Артема. Дура и еще раз дура.

6 июня.

Наконец-то телеграмма от дедуси и бабуси!

7 июня.

Белов накричал на меня. Ну и пусть… Корабль идет ко дну.

Хамзин толкует о том, что наше дело безнадежно. Не говорит прямо, все хитрит! Юлит! Вижу его насквозь! Ничем не лучше Казимира Павловича. Такой же.

9 июня.

Белов собирался ехать в Пермь. Не позволила, отругала. Разве можно бросить буровые? Откуда только у меня злость взялась. Удивился, нахмурился, разозлился и… послушался.

10 июня.

Вся моя нынешняя жизнь — сплошное ожидание. Жду нефти и…»

— Я никогда не буду вести дневник, — сказала в раздумье Камиля.

— Почему?

— Память хранит самое дорогое, а бумага — все без разбора…

4

Вокруг экспедиции разгорелись такие страсти, что только держись. Из Москвы, Уфы, Перми летели телеграммы. Одни распоряжения исключали другие. Не знаешь, что и делать.

Белов не поехал в Пермь. Почему передумал, непонятно. Вдруг главный геолог решил созвать рабочее собрание. Зачем? Надо узнать о его намерениях. Оплошаешь — влипнешь в неприятную историю. С ним надо держать ухо востро!

Рабочее собрание — последняя ставка Белова. Так сказать, контрудар по тресту. Опасная игра!

Размеренная жизнь Хамзина была нарушена. Даже коллекция часов и ароматный чай не приносили ему успокоения. Он с жадностью набрасывался на газеты, приходившие с большим опозданием и чуть ли не за месяц сразу: нет ли в них упоминания о делах экспедиции?

В глаза бросались набранные крупным шрифтом заголовки. На первой странице: «За 80 дней в колхозы вступило 47 000 хозяйств. Упорно выкорчевывать корни правого оппортунизма, развернуть наступление на кулака…» Он не стал читать статьи, перевернул страницу. Перед глазами замелькали другие заголовки: «После чистки уволено 17 человек». Это не то, что ищет Хамзин. Далее: «Сельмаш» вступает в число действующих заводов». Вот еще одна статья: «Закончить реализацию нового алфавита. Тот, кто не борется за латинизацию, объективно помогает классовому врагу…»

«И здесь ищут врагов, — усмехнулся он, отбрасывая в сторону газету. — «Вычищено». И это говорят о людях! Среди них, наверное, есть старые интеллигенты. И как только людям не надоедает все это печатать каждый день, а тысячам людей читать такую чепуху?!»

Чай остыл, потерял вкус. Проклятая газета, холодный шершавый лист бумаги отнял аромат у чая.

Перед глазами снова мелькают новые цепкие слова: «Миллионы рабочих — на стройки социализма», «Догнать и перегнать передовые капиталистические страны…».

Он сегодня, как никогда, скверно настроен и зол. Надо взять себя в руки. Хамзин поднимается, чтобы налить себе еще стакан чая. Напиток обжигает пальцы. Хамзин ставит стакан на газету. Серый лист продолжает вопить: «Без промаха бить по конкретным носителям ползучих темпов!», «Распутице не скажешь — без доклада не входить!», «Едоцким» настроениям вынести смертельный приговор!».

— Смертельный приговор «едоцким» настроениям! — Хамзин расхохотался.

В пустой комнате громко смеялся человек. Смеялся над людьми, коверкающими язык в газете, над собой, над своей неудачно сложившейся жизнью.

В последнее время он часто ловил себя на том, что ему хочется плюнуть и бесповоротно перейти на сторону Белова и весь остаток своих дней посвятить поискам нефти в родной Башкирии. Но тут же он говорил себе: «Сагит, не торопись!» Что будет, если нефть в Карасяе не найдут? Ведь он, как начальник экспедиции, тоже за все в ответе, и ему могут пришить вредительство.

Вот и метался Сагит Гиззатович меж двух огней: и Белова боялся прогневать и Великорецкому клялся в верности. Всю жизнь он привык быть орудием в чьих-то руках и слепо выполнять чужую волю. А