Возможно, были и другие причины, которые останавливали его. Ведь ей не известно его прошлое.

Она не уверена в том, как сложатся их отношения и вообще как обернется жизнь. После неудачи — а к этому шло дело — всех могут перебросить в другие, более перспективные районы. И они разбредутся по стране и, быть может, больше никогда не встретятся.

Любовь нельзя торопить. Сорвешь ее раньше времени — погубишь цветок. Зеленая любовь — не любовь… Так поступила одна подруга Людмилы Михайловны: поторопилась — и, наверно, всю жизнь будет страдать из-за этого. Исповедь Камили поразила Милованову. В тяжелые дни проверяются человеческие отношения. Одних неудачи разделяют, других сближают.

— Я не могу так жить. Я молода, мне хочется счастья, — взволнованно говорила Камиля.

Людмила Михайловна слушала ее и думала о своем. Ей уже двадцать три года, и она совсем одна… Нет у нее любимого человека, верного, чистого, ласкового и сильного. А он должен быть. Камиля верно говорит: молодость имеет право на самое большое счастье — любовь.

Ей захотелось рассказать Камиле о себе. В их судьбе есть что-то общее.

— Ты, Камиля, пришла ко мне за советом? Но тут не может быть ни советчиков, ни судей. Вы с Бураном сами должны решить, как быть. Слушайся своего сердца. Что оно говорит? Я вернулась с полдороги, потому что так велело сердце; Белов вернул меня. Только одно могу сказать тебе: не нужно спешить и скисать.

Собрание

1

Башкиры говорят о своей весне с усмешкой: до конца апреля стоит зима, а потом все время весна, весна и весна, пока в июне не наступает знойное лето…

В благодатные весенние дни люди, живущие в долине, ходят среди цветов, жадно вдыхая воздух, наполненный ароматом ландышей и фиалок.

Одному Артему Алексеевичу не до весны. Только что он разговаривал с Алтынбаевым. Телефонный аппарат в сельсовете старый, в трубке все время что-то гудело, разговор часто прерывался. Приходилось кричать что есть силы.

Алтынбаев, выслушав рассказ Белова о телеграмме, присланной Уралнефтью и запрещавшей бурить до приезда специальной комиссии, спросил, как идут дела в экспедиции.

— Продолжаем бурить, — сказал Белов.

— Правильно делаете.

— Но мы не сможем долго устоять, если вы не поддержите нас, — сказал Белов.

— Как третья и четвертая скважины?

— Приближаемся к проектной глубине.

После длительного молчания в трубке снова раздался голос Алтынбаева:

— Вероятно, целесообразнее добурить до проектной глубины. Не останавливаться же на полпути!

— Я сам это всем доказываю.

— Продолжайте бурить. Сегодня я поговорю с Соловьевым… И вызову Пермь.

После разговора с Алтынбаевым Белов написал письмо Ивану Михайловичу Губкину. Просил приехать, а если это невозможно, то поддержать в борьбе с трестом. В действиях начальников из Перми он ощущал руку Великорецкого. Вот когда старик может взять реванш.

Нелегко было Белову просить помощи у Алтынбаева и Губкина, но в борьбе с трестом без союзников никак не обойтись.

Белов несколько дней просидел в «каменной библиотеке» — сличал характеристики скважин. Полный разнобой в кернах! И все-таки его не оставляла надежда на удачу.

За этим занятием он проглядел, как склоны Девичьей горы покрылись густой и сочной травой.

Оказывается, до самых сумерек щебечут и свистят птицы, а после заката поет соловей. Сначала неуверенно, робко, как будто пробуя голос, а потом, совсем уверившись, соловей заливается трелью, будя в сердце далекие воспоминания и тревожа его несбыточными надеждами. Соловей пел всю ночь, замолкая только на рассвете. Люди, приехавшие с Кавказа, из Сибири и с Украины, всю ночь не смыкали глаз. Соловей будто возвращал их в родные края, к первым свиданиям, мечтам юных лет. Даже Артема Алексеевича соловей заставлял порой забывать свои заботы. Стоя под деревом или лежа в густой траве, он удивлялся первобытной красе природы. То он открывал новые линии гор, то любовался быстрым бегом форелей в горной речке, то рассматривал полевые цветы, названий которых не знал.

Порой мечты увлекали его. Иногда он пытался представить, как выглядела бы тут какая-нибудь московская барышня в узкой юбке, в маленькой шляпке, едва прикрывающей макушку, и в туфлях на высоких каблуках. Получалась какая-то чепуха. Такой наряд по меньшей мере вызвал бы насмешливую улыбку.

Здесь самая простая мода: свободное платье, туфли на низких каблуках, широкополая шляпа.

Он поймал себя на мысли, что именно так одета Людмила Михайловна. Если к этой изящной простоте добавить серые глаза, всегда настороженные и готовые улыбнуться, бронзовое от загара лицо, стройное тело, которому могла бы позавидовать любая спортсменка, то вставал полный портрет девушки, которая жила и трудилась рядом, деля с ним радости ожидания и горе неудач.

В ушах слышится ее смех.

— Артем Алексеевич, можно ли при вас говорить о любви… к цветам?

Он делал притворно-грозное лицо, отвечая ей назидательным тоном:

— Только при условии, если вы выполнили дневную норму…

Он не умел говорить с ней по-другому. Впрочем, разговор с Людмилой Михайловной еще впереди. О себе, о своих чувствах он скажет ей только после победы. Как тут можно думать о себе, когда по всем швам расползается твое дело?

И тотчас же возникает сомнение: решится ли он когда-нибудь на серьезный разговор с Людмилой Михайловной?

2

У Хамзина было такое ощущение, будто он живет на вулкане, готовом извергнуть лаву. С одной стороны, Белов требовал продолжать бурение оставшихся двух скважин. Логически рассуждая, забой следовало довести до проектной глубины; но, с другой стороны, трест Уралнефть занял непримиримую позицию. Была получена вторая грозная телеграмма с требованием прекратить бурение.

В такой обстановке легко можно сломать себе шею.

Оставался единственный выход: под каким-либо предлогом добиться отъезда Белова, хотя бы дня на три. В его отсутствие можно будет прекратить бурение и начать демонтаж оборудования. Сделать то, на чем настаивает начальство…

К счастью, он вспомнил о докладной записке Белова, лежавшей без движения с конца зимы. Не попадется ли Белов на удочку?

С этими мыслями Хамзин пригласил к себе главного геолога.

Войдя в кабинет начальника, Белов бросил на подоконник полинявшую на солнце кепку и сел.

— Очень кстати, очень кстати, — торопливо заговорил Сагит Гиззатович, роясь в ящике стола. — Я перечитал сейчас вашу докладную записку, в которой вы предлагаете довести количество скважин до десяти. Что ж, в принципе я не возражаю. Готов подписать ее вместе с вами. Но я пригласил вас сейчас, чтобы со всей откровенностью высказать вам некоторые свои сомнения. Во-первых, своевременно ли ставить этот вопрос перед трестом после неудачи в опробовании первых скважин? Боюсь, что руководящие