— Когда я ротой командовал — было такое.

— И мы так должны сделать! Надо только придумать, где наша селитра лежит! Чтобы место это находилось неподалеку от «Двойки», но не на ее территории. И спокойно себе это самое! — Костя сделал перемешивающий жест рукой.

— Обман? — сообразил Филиппов и сам перепугался. — Вы предлагаете обман?!

— Почему «обман»? Предлагаю вместо слова «обман» употреблять слово «имитация»! Оно латинское, а потому звучит загадочно и деликатно.

— Гм…

Некоторое время Филиппов молчал. Он сидел на ящике из-под каких-то блоков утраченного комплекса «Малахит», трагично уперев локти в колени и низко склонив голову. Было видно, что в душе его кипят большие страсти.

Мы с Костей не мешали ему, смиренно ожидая, пока в его сознании произойдет требуемая революция.

Наконец майор поднялся во весь рост и, посмотрев на нас новым, колючим взглядом, отрывисто сказал:

— Допустим. Пусть имитация. А на практике? Чем мы располагаем? Что можем? Чтобы побольше дыма, а огня поменьше?

— Ну, — я почесал затылок, — учитывая, что ваши бойцы отстреляли вчера по мутантам весь боезапас, включая небось и дымовые гранаты, ассортимент у нас небогатый. Зато вот имеется у нас «Раумшлаг» и две гранаты к нему. Согласимся, это самая мощная штука из тех, которыми мы располагаем.

— Но тут есть одна проблема, — перебил меня Тополь. — «Раумшлаг» не дает ни яркой вспышки, ни огня, ни дыма. Может не получиться красивой картинки для спутника, иллюстрирующей эффективность действий нашей разведывательно-диверсионной группы против Второго энергоблока.

— Да в том-то и дело, — тяжело вздохнул Филиппов. — У них же там пресса-фуесса… Начальство военное… Начальство гражданское… И всем нужно картинки… Нет картинки — нет события… И хотя мне это дело вот где сидит, — Филиппов резанул себя по горлу ребром ладони как ножом, — они…

На упоминании о «них» наш с майором разговор прервался. Поскольку я заметил, как через завалы со стороны машинного зала к нам чешет… наш Борхес, живой и невредимый!

Хитрая физиономия Борхеса была неожиданно довольной, гладко выбритой и даже радостной. Что, не скрою, составляло контраст с нашим внешним видом, который я бы описал в духе «Сожгли враги родную хату».

Я замахал Борхесу руками. Мол, сюда греби!

Мы тепло обнялись, как-то очень по-дворовому похлопывая друг друга по спине — будто близкие друзья, хотя в друзьях никогда вроде бы не ходили. Зона сближает, что бы там ни говорили агрессивные психопаты!

Стоило нам поприветствовать друг друга, как Тополь тотчас набросился на Борхеса с расспросами. Мол, что там «монолитовцы»? Не обижали? Не вынюхал ли он чего ценного?

Борхес охотно делился подробностями. Было видно, что опасное приключение в целом ему скорее понравилось, чем нет.

— Так ты, Борхес, у нас теперь уже небось такой компетентный стал, что тебе темные и Монолит показали? — спросил я на всякий случай, будучи уверенным, что ответом будет «конечно, нет».

— Показали, — с вызовом ответил Борхес и посмотрел на меня в упор ликующим взглядом везунчика.

— Ты серьезно, что ли?

— Стану я врать. Они для того меня к себе и забрали!

— Для чего «для того»? — не понял Костя.

— Чтобы я Монолиту желание загадал.

Мы с Костей переглянулись в полном офигении. Иные жизнь кладут, чтоб до Монолита добраться, а этого субчика туда чуть ли не насильно отвели!

Борхес продолжал:

— Темные сказали, что Монолит от просителей устал.

— Как это понимать «устал»?

— Понимать надо, что люди — тупые и однообразные, как хорьки. Загадывают одно и то же. Желания у всех однотипные. Бабу трахнуть, квартиру трехкомнатную заиметь, самосвал денег. Ну или власть над миром, это обычно у людей с фантазией. Вот Монолит темным и намекнул, что исполнять желания всякого приземленного мудачья у него уже сил нет. Ну то есть это я своими словами пересказываю. Что там между ними было — между темными и Монолитом, — я понятия не имею, конечно. Но, в общем, меня взяли как человека с нестандартным мышлением, чтобы Монолиту угодить. А то замкнется в себе, перестанет исполнять желания — и конец. Не будет больше у нас у всех стройной концепции Зоны. Это как минимум.

Тут Тополь попытался взять нить разговора в свои руки и Борхеса перебил:

— Подожди-подожди, давай по порядку. Как выглядит Монолит? Где стоит? А то от сталкерских баек про это дело голова кругом. Кому верить — не знаешь.

Тут собеседник наш приосанился, пригладил волосы, и говорит:

— Не сомневаюсь, что вы, друзья мои, знакомы с рассказом моего великого аргентинского тезки Хорхе Луиса Борхеса «There are more things».

— Так-то да, — уклончиво ответил я.

Костя, гад, вообще отмолчался. Но Борхес напоминал токующего глухаря: что происходит вокруг, он уже не видел и не слышал, будучи полностью поглощен рассказом.

— И вы, конечно, помните, как главный герой, от лица которого ведется повествование, попав в таинственный дом, перепланированный под требования загадочного то ли демона, то ли бога из параллельной реальности, не находит слов, чтобы описать увиденное. Ведь описать можно только то, что уже откуда-то знаешь. А подлинно неведомое — неописуемо.

— Это ты к тому, — вздохнул я, — что Монолит описать не можешь?

— Совершенно верно! Не могу! Если хотите, я был в измененном состоянии сознания!

— Выпимши, что ли? — предположил Костя.

— Да почему сразу «выпимши»? — разозлился Борхес. — Я был восхищен! Был в экстазе! Близость тайны лишала меня способности здраво рассуждать! А ты заладил: «выпимши», «выпимши»…

— Да я что… Я ничего, — стушевался Костя. — Ты про желание, про желание расскажи!

— А что про него рассказывать? Я попросил. Монолит — выполнил.

— То есть ты хочешь сказать, что ты теперь бессмертный. И член у тебя тридцать пять сантиметров.

Костя гнусно ухмыльнулся.

— Сейчас ты, Комбат, перечислил стандартные желания. А я, как уже говорил, загадал нестандартное.

— Не томи уже. Говори, что загадал!

— Мне захотелось стать обладателем вещи невозможной, невероятной. Такой вещи, которая с точки зрения нашего опыта допускает лишь свое логическое или, если угодно, математическое описание. Но, как мы привыкли полагать, никаким образом не может быть материализована.

— Это что такое? — не понял Тополь.

— Ну бутылка Клейна, например.

— Первый раз слышу.

— Ну хорошо, хорошо, приведу более простой пример. Вот смотри, Константин, есть строгое математическое определение окружности как множества точек, равноудаленных от данной точки.