- Майор.

- А я вот отстал, подзадержался в капитанах. Ну, это ничего, догоню. Так что там у тебя?

Подумав, Дима вытащил коньяк и шоколадку.

- Это дело! - потер руки Лисицын.

Тут в дверь поскреблись. Подмигнув Диме, как заговорщик, капитан мгновенно убрал бутылку.

- Да, войдите! - крикнул он.

Дверь приоткрылась, и в щель просунулась благообразная бабуля в детской панамке. Павел застонал:

- Ну, Васильевна, миленькая моя, ну что же ты от меня хочешь еще? Я уж и так из-под себя выпрыгнул. Ну напиши ты на него заяву, что он тебя бьет и вещи тащит.

- Не надо заяву, Павел Григорьевич, - старушка смахнула слезинку и улыбнулась дрожащими губами. - Он ушел. Совсем ушел. Записку оставил, чтобы не искали. Знаете, я решила себе по такому случаю в магазине пирожное купить. Самое маленькое.

- Васильевна, купи себе самое большое. Заслужила. Главное, чтобы не передумал.

Бабулька исчезла, и коньяк, как по волшебству, снова оказался на столе.

- Ужас, - сказал Павел, доставая из шкафа стаканы. - Жила себе бабка, не тужила, вдруг появился племянничек-сирота спид Полтавы, нарконавт. И поехало. Что я с ним только не делал, даже на принудиловку устраивал. А бабка его все жалела - родная кровь, не выгонишь ведь, как собаку. Слушай, Митрий, тут нам все равно выпить не дадут, так и будут до ночи ходить, пока окно светится. Пойдем ко мне, я тут рядом живу, у леска.

- А не боишься домой незнакомого человека приглашать? - усмехнулся Дима.

- Да какой ты там незнакомый! Если уж Стоцкий по твоему поводу колотится!

«Надо же, какой Валька оказывается важный персона!» - подумал Дима и согласился.

«Лесок» оказался худосочными елками, за которыми, как сообразил Дима, должна была скрываться Пискаревка. Павел забежал в приземистый магазинчик и через пять минут вернулся с буханкой хлеба и пакетом сока.

Они вошли в темный вонючий подъезд «свечки». Вниз по лестнице, ко второму входу, порскнули какие-то тени.

- Пацанва, - вздохнул Лисицын. - Гоняю без конца, а что толку, куда им деваться-то? На улице холодно.

Участковый жил в цокольном этаже, или, как он выразился, в бельэтаже.

- Проходи, - сказал он, открывая обитую черной клеенкой дверь. - У меня бардак, не пугайся. Жена уехала на неделю, дочь в академии балетной учится, в интернате, только на выходные приходит. Ты, кстати, как к пельменям относишься?

- К нормальным - нормально.

- Тогда сейчас сварганим.

Насчет бардака хозяин явно кокетничал. Кухонька была крохотная, но опрятная. На узком подоконнике выстроились горшки с кактусами, один из зеленых шариков, похоже, собирался цвести.

- Видал уродов? - кивнул Павел. - Ни одного цветка приличного, одни колючки. Эта Лиза моя собирает, дочка. А у тебя дети есть?

- Нет.

- А жена?

- Развелся. Давно уже.

- И не грустно одному? - спросил Павел, вытаскивая из шкафа необъятную белую кастрюлю. - Я вот в восемнадцать женился и теперь даже не представляю, как можно холостым жить. Иной раз так Рая достанет, думаешь: хоть бы ты уехала куда, пила электрическая! А уедет - места себе не нахожу, скучаю. Дим, ты не обидишься, если я коньячок заначу? К пельменям-то лучше водочки. У меня «Синопская» есть. Ты как?

- За!

Под «Синопскую» и приготовленный Димой желтый сырный соус пельмени исчезли со скоростью звука. Они с Павлом болтали так, словно были знакомы с детства, и Дима мысленно простил и облобызал Птицу, не заявись который с утра, сидел бы он, Дима, сейчас дома перед телевизором, жевал вчерашнюю картошку и размышлял о своей унылой жизни.

Бутылка кончилась быстро, и Павел сбегал за второй, которую заедали шпротами и сморщенными сосисками. Около двух ночи Дима наконец сообразил, что пора и честь знать.

- Поймаю такси, - сказал он. - За машиной завтра пришлю кого-нибудь.

Павел переоделся в цивильное и пошел его провожать. Они выбрались на проспект и начали высматривать редкие машины. Но ни такси, ни частники останавливаться почему-то не желали. Тогда они присели на лавочку и решили спеть.

- Мне малым-мало спалось, - фальшиво выводил Дима.

- Ой да во сне привиделось! - басом подтягивал Павел.

Они начали было «Лучинушку», но тут рядом взвизгнули тормоза.

- А ну, мужики, по-хорошему поехали в трезвиловку план выполнять, - донеслось из патрульного «УАЗика».

К Диминому удивлению, вместо того, чтобы уладить дело мирно, Лисицын что-то подсчитал в уме и радостно согласился.

- Поехали, - шепнул он Диме. - Все будет хоккей. И даже лучше.

По дороге они попробовали еще попеть, но им вежливо предложили заткнуться.

Зайдя в вытрезвитель, Лисицын поинтересовался, где Сеня. На звук голосов вышел сам Сеня - как выяснилось, дежурный.

- Какие люди! Григорьич! Проходи! А это кто с тобой?

- Это Дима. Наш человек!

- Пошли ко мне быстренько. У меня коньячок есть. Армянский, как ты любишь. Пацаны, свободны! - отпустил он сонных санитаров.

Дальнейшее Дима помнил отрывочно. Говорили о женщинах - и он рассказал о Ксении, учинившей в его квартире настоящий разгром. Говорили о политике - и он рассказал, как ему предлагали состряпать компромат на очень даже известных - не будем называть имена! - людей. Заговорили о Чечне - и тут Диму прорвало.

Он редко рассказывал об этом, но теперь не мог остановиться, вспоминая три свои командировки, каждая по три месяца - свои девять месяцев чеченской войны, той, первой. Он говорил о контузии и двух неделях плена. Всего двух. Но каждый день был отмечен пытками, издевательствами и смертью товарищей. И мыслями о том, что ты - следующий. Они устроили побег, но спастись удалось только двоим - ему и москвичу Лене. Леню ранили, и он умер от потери крови у Димы на руках. Закрыв ему глаза, Дима пошел дальше, плача от бессильной злости. Говорил о том, как падает убитый пулей снайпера двадцатилетний пацан, которому до дембеля осталась всего неделя, который только что стоял рядом и смеялся рассказанному тобой анекдоту. Рассказывал о том, как восьмилетний мальчишка-чеченец на рынке зарезал российского капитана. Он помахал грязной ладошкой, словно хотел что-то показать, но стоило капитану наклониться, полоснул его ножом по горлу…

Дима еще помнил, как стоял на крыльце, а Павел говорил водителю такси, куда надо ехать и что за этого пассажира тот отвечает головой. Он пообещал приехать в гости, когда вся семья будет в сборе, и отключился.

Вторую ночь Наталья не могла уснуть. Ее била нервная дрожь. Впервые за все это время Свирин был так близко. Всего в нескольких сантиметрах. Она могла убить его одним едва заметным движением руки. Быстро и просто. Тонкая инсулиновая иголка, следа не остается. Препарат, вызывающий спазм сердечной мышцы, за несколько часов полностью разлагается в организме. Остановиться в темном месте, сгрузить и уехать. Ну, лежит человек на асфальте - наверно, немножко умер, с кем не бывает.