– Вот вы их оправдываете все время, – так же жестко продолжила Света. – А между тем нам вот с мамой кажется, что они и сами могли бы подумать о том, что вы здесь одна и… – тут Света немножко запнулась, – в возрасте… Хотя бы полюбопытствовать, как вам тут живется. Не говоря уж о том, чтобы вас забрать к себе. Они хоть раз пытались звать вас к себе?

– Давно, давно, давно… когда внучки маленькие были, дочь звала… – засуетилась Зинаида Степановна. – Как муж от дочки ушел, так и звала. Да я не поехала. Я же работала. Денежку им посылала. Посылочки.

Света решительно встала, поставила чашку в мойку.

– А с комнатой вашей тут что будет?

– Так у дочери квартира трехкомнатная… Зачем она мне? Я ее продам, мне вот Нина Ивановна пообещала помочь, если соберусь.

– Ах, вы уже и с Ниной Ивановной об этом поговорили! – Света опять бросила тревожный взгляд на Бабушку. – Воля ваша, конечно, но мы с мамой полагаем, что ехать вам насовсем пока не надо. Поезжайте в гости. Осмотритесь. А там видно будет. Все, мам, я пошла, Володя уже, наверное, спать лег. Да и мне завтра рано.

Споры эти на нашей кухне то вспыхивали, то затухали. Шли месяцы, а Зинаида Степановна по-прежнему не могла решить, что же ей делать: ехать или оставаться. Дело, как водится, решил случай.

В тот вечер из сада меня забирала Бабушка. Шел легкий снежок, глубокое фиолетовое небо неспешно роняло на землю крупные, рыхлые ватные комочки, которые я с наслаждением ловила ртом. Бабушка сердилась: «Маша, закрой рот, ты наглотаешься холодного воздуху и заболеешь!», но гнев ее был каким-то ненастоящим и недолгим. Глядя на то, как я, нацелившись и кружась в такт плавно спускающимся с неба невесомым белым хлопьям, ловко захватываю их губами, Бабушка не удерживалась от смеха, и мы хохотали с ней от души, выбирая для меня новую невесомую жертву.

Когда мы, словно два белых снеговика, ввалились в квартиру, «Дикая Роза» была уже в самом разгаре.

– «Роза… я… я ведь твоя мама», – доносилось из комнаты.

– Ах ты, господи, серию-то мы почти пропустили, – закряхтела Бабушка, стаскивая боты. – Давай я тебе шубу расстегну.

– «Вы… вы… вы… моя мама!» – постанывал телевизор.

– Неужели ее мать нашлась? – Ковыряя тугие петли на моей шубе, Бабушка уже, видимо, включилась в сюжет.

– «Да! Да, Роза, она твоя мать, о которой я так часто тебе говорила», – неслось из комнаты чье-то надсадное придыхание…

– Зинаида Степановна, они что, ее мать нашли? – Бабушка заглянула в двери.

– Да-а‐а, – послышалось в ответ, и мы с Бабушкой, бросив раздеваться, не сговариваясь, ворвались в комнату.

Зинаида Степановна рыдала в три ручья, держась за сердце, и ее неизменный кружевной платочек валялся на полу возле ножки стула. Когда я его подняла, он был абсолютно мокрый.

– «Это она передала тебя мне на руки много лет назад, чтобы спасти твою жизнь», – дожимал и без того надорванные чувства Зинаиды Степановны проклятый телевизор.

Бабушка молча отправилась на кухню за валокордином, а я бросилась обнимать рыдающую Зинаиду Степановну.

– Машенька… Машенька… Она же совсем маму не знала, – всхлипывала та, крепко прижимая меня к себе. – Как же это можно… как жестоко с нами обходится жизнь…

– «Мне трудно поверить… после стольких лет я наконец-то могу снова тебя обнять… – изнывала героиня в нелепо, словно кастрюля, пристроенном на голову парике. – Доченька… доченька моя ненаглядная…»

В комнату вошла суровая Бабушка и молча протянула Зинаиде Степановне мерный стаканчик с каплями. Та, не отрывая взгляда от экрана, глотнула лекарство, запила его из поданного ей стакана водой и… зарыдала еще горше.

– Маша… Думаю, нам надо выключить телевизор, – сурово сказала Бабушка.

– Нет, нет, нет, – перепугалась Зинаида Степановна. – Я досмотрю, я досмотрю, что вы… я… я сейчас успокоюсь… Или что? Вам надо Машеньку укладывать? Так я тогда пойду.

– Да нет, – с досадой сказала Бабушка. – Смотрите, пожалуйста, я вас не гоню. Просто… как бы вам «Скорую» вызывать не пришлось.

– Нет, нет, нет, – еще больше перепугалась Зинаида Степановна и мокрым платочком мазнула по своим круглым глазкам. – Все, все, я уже не плачу… Все…

Бабушка молча села на диван и невидящим взглядом уперлась в экран.

«Хитрая штука жизнь, сеньора», – захлебывалась в слезах героиня в кепке.

«Нет, нет! Не сеньора, – замотала париком-кастрюлей вторая героиня. – Мама… Мама… Назови меня так… умоляю тебя».

– Маша, иди к себе в комнату, переоденься, помой руки и готовься поужинать. – Бабушка поднялась с дивана и пошла на кухню. – Зинаида Степановна, вы с нами поужинаете?

– Да я не знаю, – изо всех сил сдерживая рыдания, тихо и задушенно отозвалась Зинаида Степановна. – Я с вами… я с вами чайку попью…

Не помню, сколько времени длилась эта пытка стонами и завываниями, доносящимися из большой комнаты. Помню только, что Бабушка громко и недобро звенела кастрюлями, тарелками, ложками и вилками. Атмосфера в доме была предгрозовая, по этому поводу я даже всерьез помыла руки, то есть не намочила и вытерла их о полотенце, как обычно, а намылила, и даже два раза.

Когда серия окончилась и Зинаида Степановна бочком протиснулась в кухню, я уже ковыряла в тарелке сырник. По обыкновению, присев на краешек табуретки, Зинаида Степановна еще раз утерла свое покрасневшее и опухшее лицо совершенно мокрым, хоть выжимай, комочком носового платка и тихо-тихо сказала:

– Поеду я, наверное, все же, Людмила Борисовна… Поеду… Я уже дочке написала… Поеду…

В кухне повисла пауза, и мне почему-то стало страшно.

– Зинаида Степановна, – тихонько спросила я. – А как же я?

– Деточка моя. – Тут Зинаида Степановна опять залилась слезами. – Деточка… Ты мне как родная внучка… Я по тебе очень скучать буду… Но… деточка… Надо ехать… Надо ехать… Надо…

И закрутилось. С того вечера события понеслись как на почтовых. Примерно через неделю в нашей квартире появилась высокая женщина с тем же недобрым взглядом, который так беспощадно зафиксировала фотография. Рядом с ней и, видимо, старшей внучкой – совсем уже зрелой девушкой, почему-то все время жующей жвачку, – Зинаида Степановна казалась совсем маленькой. И лично мне было совершенно невозможно представить, что она, такая крохотная и суетливая, приходится родоначальницей этим двум монументальным мумиям.

Натянуто улыбаясь, дочь и внучка церемонно выпили с нами на нашей кухне чаю, не слишком искренне заверив Бабушку, что «маме у нас, конечно же, будет гораздо лучше, чем одной» и что они «благодарны за заботу», которой Бабушка окружила Зинаиду Степановну.

– Не нравится мне это все, – сама себе вслух сказала Бабушка, когда они отбыли к себе на третий этаж. – Нехорошие у меня предчувствия.

А потом, однажды идя с прогулки, мы, войдя в подъезд, услышали категоричный менторский голос, доносившийся, вопреки ожиданиям, не от двери Нины Ивановны, а откуда-то сверху.