— Я… понял, — ответил, помедлив, Мэлл. Он сглотнул слюну. — Кажется, мне ничего не остается, как… поблагодарить тебя.

— Еще одно, — сказал Аквила, сняв с пальца печатный перстень со вмятиной. — Это перстень моего отца. Когда доберешься до своих, найди способ переслать его сюда брату Ниннию, а Нинний отыщет способ передать его мне, и, таким образом, я буду знать, что ты благополучно добрался.

— Конечно. Благополучно, как побитая шавка, что бежит поджавши хвост! — неожиданно с какой-то яростной горечью выкрикнул Мэлл.

Аквила поглядел на его опавшее лицо, гордое, горькое, помрачневшее от стыда. Глаза ярко блестели… Наверное, его лихорадит из-за раны. Но ничего, Нинний присмотрит за ним.

— Хенгест не погиб, когда рухнул заслон из щитов, — неожиданно сказал он. — Он цел и невредим и ушел с остатками своего войска. Ты следуешь за живым вождем, а не покидаешь павшего. И стыдиться тебе нечего.

— Какой добрый враг, — насмешливо сказал Мэлл.

— Никакой я не добрый, я любил твою мать, мою сестру. Этим все и объясняется.

Они молча смотрели друг на друга, и в какой-то миг Мэлл словно сложил оружие — он протянул руку и взял у Аквилы кольцо.

— И даже после того, как она… после того, что случилось?

— Когда-то мы заключили пари и я пообещал ей красные туфельки, если она обгонит меня, — сказал Аквила, стараясь, чтобы его голос звучал как можно беззаботней. — Она выиграла пари, а у меня… так и не было возможности заплатить свой долг. Скажи матери, что вместо пары красных туфелек я посылаю ей сына.

— Если я… когда я снова увижу ее, может быть, ей еще что-нибудь передать от тебя? — спросил Мэлл.

Аквила смотрел на огонь, обхватив руками колено. Что может он сказать Флавии после их последней встречи и долгих лет разлуки? И вдруг он сообразил. Отстегнув пряжку на плече, он слегка спустил кожаную тунику, потом вытащил наверх шерстяной рукав и обнажил плечо.

— Смотри! — сказал он, нагнувшись к очагу.

Мэлл приподнялся повыше на здоровой руке.

— Это дельфин, — с удивлением сказал он.

— Друг сделал эту татуировку, когда я был таким же юнцом, как ты. — Аквила опустил рукав и стал снова застегивать пряжку. — Спроси ее, помнит ли она наш дом и ступени террасы под терносливом. Спроси, помнит ли разговор, который у нас был однажды о возвращении Одиссея. И скажи ей, будто это я говорю через тебя: «Погляди, у меня дельфин на плече, я твой давно потерянный брат».

— «Ступени террасы под терносливом. Возвращение Одиссея. „Погляди, у меня дельфин на плече. Я твой давно потерянный брат“», — повторил Мэлл. — А она поймет?

— Если она помнит ступени под терносливом, она поймет, — сказал Аквила. Он встал и направился к темному дверному проему. Оглянулся он только один раз.

Мэлл, по-прежнему опираясь на руку, смотрел ему вслед.

Аквила окунулся в едва начинающий бледнеть рассвет. Брат Нинний дошел с ним до конца бобовых грядок. Здесь они остановились и повернулись лицом друг к другу перед тем, как проститься. Аквила почти ждал, что скажет монах о том, что услышал о том отрезке старой истории, о которой прежде ничего не знал. Но Нинний, слегка подняв голову, с тихой всеохватывающей радостью поглядел вокруг и сказал только:

— Буря кончилась, день будет отменный.

И Аквила тоже взглянул вокруг и увидел, что луна исчезла, небо побледнело, из черного став серым, и продолжало разгораться сияющим светом. Восточная сторона его уже омылась серебром, где-то внизу у реки пел крапивник, и казалось, совсем еще немного и весь мир распахнется и расправит крылья…

— Ты веришь в слепой случай? — спросил он брата Нинния, как однажды, много лет назад задал тот же вопрос лекарю Эугену. — Хотя нет, я помню, ты веришь в предначертание.

— И кроме того, я верю в Бога, в милосердие Божие.

Аквила стоял неподвижно, обратив лицо к востоку, где, вторя трелям крапивника, начинала свою звонкую песнь заря. Он вдруг встрепенулся:

— Мне пора. Надо идти к моим солдатам. Но прежде дай мне свое благословение.

Вскоре он уже шагал большими шагами вдоль речки к лагерю, к своим кавалеристам, навстречу долгой-предолгой битве за Британию. И он знал, что никогда больше не увидит брата Нинния.

Мокрый снег шуршал о стекла высоких окон старого дома в Венте, и в парадной комнате, в отведенной Аквиле части дома, зимний ветер, злой и коварный, гулял вдоль пола, дразня пламя свечей в бронзовых подсвечниках. Последний дневной свет угасал, уступая место свечам. Аквила стоял у нагретой жаровни, где горели сверху на углях яблоневые поленья, и застегивал на свежей тунике малиновую портупею с бронзовыми украшениями. Его будничная одежда лежала брошенная у ног. В их спальных комнатах было так холодно, что он, не выдержав, схватил в охапку приготовленную для него там парадную форму и принес сюда, чтобы переодеться перед очагом.

Сегодня днем Амбросий Аурелиан был коронован в Венте и стал Верховным Королем Британии; корона осталась та же — тонкий золотой обруч, который он носил уже много лет. При коронации присутствовали все его сотоварищи и боевые командиры. По окончании церемонии Амбросий вышел показаться народу на ступени базилики, где он когда-то стоял перед Гвитолином и кельтскими вождями. Взрыв приветственных криков вряд ли забудется, думал Аквила. А вечером в пиршественном зале старого Дворца правителя Амбросий праздновал коронацию с теми, кто на ней присутствовал.

…Аквила протянул руку и взял лучший свой плащ, небрежно брошенный в ногах низкого ложа, темный, как пролитое вино. Накинув его, он торопливо расправил помятые складки на плечах. Он опаздывал, так как в самый последний момент возникли осложнения с новыми жеребятами из Камбрии и ему пришлось пойти на конюшни самому и все уладить. А тем временем пир по случаю коронации нового Верховного Короля, надежды Британии, уже начался. Аквила наконец скрепил плащ на плече большой бронзовой с серебром брошью, а когда поднял голову, то ему показалось, что в комнате стало теплее и ярче: в дверях, ведущих во внутренние покои, стояла Нэсс в платье из плотной мягкой шерсти цвета пламени, какое бывает, когда горят яблоневые поленья. Уже римлянка во многих своих привычках, она так и не привыкла к бледным цветам одежд, которые обычно носили римские матроны, и Аквила вдруг этому обрадовался.

— Мне кажется, я могу согреть о тебя руки, когда ты в этом платье, — сказал он.

Она рассмеялась. И хотя в голосе ее звучала насмешка, прежней злой язвительности уже не было.

— Мой повелитель на старости лет даже научился говорить приятные слова. — Она двинулась ему навстречу и вошла в нагретый жаровней круг. — Какой-то человек просил передать тебе это. — Она протянула ему нечто вроде шарика из слоновой кости. Но, взяв его в руку, он увидел, что шарик слеплен из пчелиного воска, и мгновенно догадался, откуда он, хотя на его гладкой поверхности не было процарапано ни слова.