— Прости меня, король Амбросий. С лошадьми было не совсем все ладно. Поэтому я опоздал.

— Я и сам должен был догадаться, что только лошади способны удержать тебя вдали от меня, — сказал полушутя-полусерьезно Амбросий. — Ну а теперь, надеюсь, все в порядке?

— Да, теперь все в порядке.

Но в этот самый момент Арт, взволнованно подавшись вперед, громко воскликнул:

— Дельфин, никак ты нашел свое кольцо?! Вот уж поистине ночь счастливых звезд!

Он медлил с ответом лишь мгновение, но оно показалось ему вечностью. Он мог бы промолчать, а позже пойти к Амбросию и рассказать ему правду: объяснить, заикаясь и сгорая от стыда, почему он не осмелился сказать сразу, при всех. Но поступи он так, и это странным образом означало бы, что он предал Флавию, и даже больше, чем Флавию, — нечто такое, что люди должны хранить свято. Нет, он должен все рассказать сейчас, при всех этих чужестранцах и при тех, при ком он достиг своего высокого положения, а иначе он изменит тому, чему не изменил даже тогда, когда дезертировал из армии и дал галерам уйти без него.

— Кольцо мне вернули, — проговорил он медленно, ровным, без выражения голосом. Он как бы ответил Арту, но глаза его, встретившись в золотистом свете свечей со взглядом Амбросия, больше не отрывались от него. — После нашей победы этой осенью я дал его некоему человеку из воинов Хенгеста, а также деньги и пропуск, чтобы обеспечить ему проход через посты, и велел при случае переслать кольцо мне обратно в знак того, что он благополучно добрался до своих.

Ни разу в жизни не слышал он такой тишины, какая наступила после его слов, — тишина постепенно охватила весь зал, люди, почуяв, что там, за королевским столом, разворачивается неожиданная драма, прервали еду и разговоры, обратившись в слух. Ни разу в жизни не видел он такого количества повернутых к нему лиц — лиц чужаков и лиц своих собратьев по оружию. Но сам он ни на мгновение не отвел глаз от спокойного смуглого лица Амбросия, который, казалось, находился в самом центре этой тишины.

Наконец Амбросий заговорил.

— Если уж Дельфин вступил в сношения с варварами, значит, у него на то были серьезные основания, — сказал он. — Кто этот некий человек из сакского племени?

Аквила весь напрягся, словно перед тяжелым физическим испытанием, — пальцы под плащом судорожно сжались в кулак, так, что ногти впились в ладонь.

— Сын моей сестры, — сказал он.

Что-то блеснуло в глазах Амбросия.

— Я и не знал, что у тебя есть сестра.

— Я никогда не говорил о ней все эти годы. — Аквила с трудом перевел дыхание. — Саксы, которые сожгли мой дом и убили моего отца и всех наших слуг, увели ее с собой. Через три года, когда на мне был ютландский рабский ошейник, я нашел ее в лагере Хенгеста, и сестра помогла мне бежать. Я надеялся, что она уйдет со мной, но она, в отличие от меня, не была вольна в своих поступках — меня удерживал только ошейник раба, у нее же был ребенок, который привязывал ее к новому народу… и к мужу. И я ушел один и больше никогда не говорил о сестре.

Амбросий опустил голову.

— Продолжай, — сказал он.

— Этой осенью, после нашей победы, по велению свыше, я нашел ее сына среди беглецов Хенгестова войска. Неважно как, но нашел и сделал то, что должен был сделать, — отправил его назад к матери. Мой повелитель Амбросий, больше мне нечего сказать.

Как только он договорил, тишина сомкнулась над ним и он вдруг почувствовал себя бесконечно одиноким в этом молчащем зале. Тишина неожиданно была нарушена каким-то движением в группе молодых людей, стоящих у стены, — Пескарик, протиснувшись сквозь толпу своих товарищей, через весь зал направился прямо к нему.

Словно теплая волна ворвалась в его ледяное одиночество. Пескарик, которого он толком и не знал, который не послушался его и, несмотря на запрет, последовал в первую свою битву за другим вождем, сейчас бросился к нему на помощь, безрассудно подставив свою голову под удар. Мальчик стоял рядом с ним, с вызовом в ясных блестящих глазах, и он почти как физическое прикосновение ощущал его преданность.

— Не встревай в это, дуралей ты несмышленый, — шепнул он. — Это тебя не касается.

Пескарик не шелохнулся, упрямо решив, что бы ни случилось, до конца остаться верным отцу и разделить с ним все, что выпадет на его долю.

— Меня это не касается только потому, что я об этом ничего не знал. — Слова эти предназначались как Амбросию, так и отцу. — А если бы я знал, я бы все сделал… все, что от меня зависело бы… чтоб помочь.

Все молчали, один Арт едва заметно поднял руку с чашей, как бы готовясь осушить ее во здравие мальчика.

Амбросий внимательно изучал застывшее лицо Аквилы, словно это было лицо человека, которого он впервые видел.

— Почему ты вздумал рассказать мне это? Кольцо потерялось, потом нашлось. Ты бы мог не ворошить старое, предать все забвению.

Аквила ответил не сразу. Он не ожидал такого вопроса, и, хотя самому ему доводы свои казались вескими, облечь их в нужные слова он не мог.

— Наверное, потому, что прежде я никогда не обманывал твоего доверия, — произнес он наконец. — Я совершил проступок и готов сполна заплатить за него. Потому что я… не хочу носить стыд под плащом. — У него были еще и другие причины, связанные с Флавией, но это касалось только их двоих, его и Флавии.

Амбросий еще долго сидел, не сводя с лица Аквилы испытующего взгляда, в котором причудливо смешались вопрос и удивление.

— Какая странная и неудобная штука честь, — сказал он задумчиво. И вдруг, как всегда неожиданно, его смуглое лицо потеплело. — Нет, друг, время и саксы пробили достаточно брешей в нашем собратстве. Садись-ка ты на свое место. Я не могу позволить себе терять еще людей из моей братии.

Аквила распрямил плечи и гордым скупым жестом выразил свою признательность Верховному Королю.

Итак, все благополучно завершилось, Флавиану не придется делить с ним стыд и позор… Да, но ведь Флавиан всего этого не знал, когда бросился к нему и встал рядом. Теперь мальчик был явно смущен и уже собрался уходить. Аквила положил руку сыну на плечо и слегка сжал его.

— Спасибо, Пескарик, — сказал он только. Это была малая толика того, что он хотел сказать, но на большее он сейчас был не способен: боялся, что подведет голос.

Пескарик ничего не ответил, лишь поглядел на отца, и оба остались довольны друг другом.

Однако последнее слово осталось за Артом: он пихнул Кабаля ногой подальше под стол и, освободив около себя место для Аквилы, придвинул ему свою чашу с вином. Как только Аквила перекинул ногу через устланную подушками скамью и опустился рядом с ним, Арт во всеуслышание заявил:

— У меня никогда не было сестры, но, если б была, хочу надеяться, что я тоже остался бы ей верен через двадцать лет.

Поздно ночью, когда окончилось торжество, Аквила возвращался домой с лекарем Эугеном. Снег прекратился, ветер стих, и небо над побелевшими крышами старого дворца было полно звезд. Но свежий снег во дворе был уже исхожен, исчерчен цепью тропинок, которые протоптали гости, возвращающиеся к себе в город или же в другие флигели дворца. Эуген без конца задавал вопросы, какие никогда не задал бы брат Нинний, но Аквила вдруг понял: ему больше не надо уклоняться от ответа, как прежде, и это давало ощущение непривычной свободы. Они теперь подошли к потайной дверце, ведущей на их половину, и в темном ее проеме, где они остановились, им подумалось об одном и том же.