Расстреливали нас, как зайцев в тире. Рота на боевых выходах до этого не была. Боевого опыта и слаженности не имела. Командиры все „зеленые“. При команде „отходим“ все стали отходить хаотично. Сержант Матох погиб, прикрывая Цебрука. Мы отсекли ротного от „духов“ огнем, но и он был убит пулей в шею. Первая группа централизованно отходила. Кузнечик тащил раненого Игоря Бахмутова. Потом побежал за другими ранеными, там был окружен и подорвался на гранате. Отделение сержанта Гавраша отстреливалось за дувалом, а потом подорвали сами себя. Мы с Кистенем, как могли, отсекали „духов“ от ребят, а они шли в полный рост. Как потом говорили, это были „черные аисты“. Потом нас тоже начали обходить, и мы стали откатываться. Поняли, что если не отойдем, то и ребят не спасем, и сами поляжем. При отходе нашей группы погиб Володя Некрасов — пулеметчик. В это время прорвалась одна боевая машина с Семеновым, и только благодаря ей мы смогли выйти.

Группа Кузнечика, пройдя Сангам и Даридам, вышла даже в Чинау. Цебрук по рации Кузнечику говорил, чтобы не увлекались, но те в Чинау, в начале кишлака, увидели двух „духов“, об этом Кузнечик доложил ротному, и погнались за ними. А это была приманка. Ведь там нас уже ждали…»

В этом ущелье оборвалось более тридцати жизней. Не стало и Славы Марченко. По некоторым данным, он и нес эту мину, ОЗМ‑72…

Хранятся дома его грамоты «За самоотверженный труд», лежит орден Красной Звезды, письма, солдатская форма, фотографии, с которых он внимательно смотрит на окружающий мир. Смотрит глазами малыша, юноши, воина. Вещи пережили его…

«Вот и все…» — говорит его мама. Она живет памятью о сыне и благодарна людям, которые помнят, не забывают Славу. Память о нем хранят экспозиции в школе № 169, где он учился, в Клубе юных моряков, в СПТУ‑10, на заводе.

И мы помним и низко кланяемся всем матерям, потерявшим своих сыновей. У них ведь не только волосы поседели от горя, у них — глаза стали седыми от слез…

Постой мой сын, еще чуть‑чуть

Со мной на сумрачном перроне.

Я уезжаю в дальний путь

В гремящем стареньком вагоне.

Поверь, мой сын, часы не ждут,

Судьбы промчалась колесница.

И вот теперь на страшный суд

Я должен к Господу явиться.

Пусть я грешил и страшен грех,

Но только кровью в оправданье

Уж расписался я за всех

На серых стенах мирозданья.

Пойми, мой сын, страшней всего

Назад в итоге оглянуться,

И, не увидев ничего,

Уйти и больше не вернуться.

Слова, вынесенные в заголовок этого очерка, принадлежат майору А. Поповичу, который в газете «Молодь Украины» за 5 июня 1986 года, через два месяца после гибели Сергея Алхимова, поведал миру о его подвиге. «Еще миг — и рядовой Сергей Алхимов накрыл гранату собой. Наивысший миг в жизни парня с Николаевщины. Он умер на руках тех, кому сберег жизнь…» — писала газета. Это случилось 18 марта 1986 года при взятии кишлака ротой Павла Бекоева. Группа во главе с командиром роты, в которой был и Сергей Алхимов, приблизилась к дувалу, из окна которого открылась стрельба. Группа забросала двор гранатами. Но поскольку дувал был высоким, одна из гранат, не перелетев его, отскочила к ногам наших ребят…

Вот он, этот наивысший миг! А. Попович изображает его так. Командир крикнул: «Граната! Ложись!». Десантники мгновенно упали на землю, лишь рядовой Сергей Алхимов «ослушался», не выполнил приказа… В это остановившееся мгновение он навечно запечатлелся в памяти склоненным над смертельной гранатой…

Находившийся в той же группе солдат Сергей Н. это мгновение запомнил немного по‑другому: Сергей крикнул «Бегите!», схватил гранату, хотел бросить ее обратно, но не успел. Как бы то ни было, факт «наивысшего мига», когда рождается героизм, когда жизнь отдается ради жизни, когда смерть попирается смертью, — такой миг венчает судьбу Сергея Алхимова огромным восклицательным знаком.

Сергей Н. в своем письме говорит о том, что роковая граната якобы была именно той, которую бросал сам Сергей. Трудно сказать, насколько это достоверно, потому что гранат бросалось несколько, но если сам Сергей знал, что вернулась именно его граната, то этот факт придает эпизоду особую трагичность: он совестливо «исправлял» свою «оплошность».

«Наш командир роты Павел Бекоев просто вышел из себя после смерти Сергея, — пишет тот же Сергей Н. из Донецкой области. — Другие офицеры говорили ему, что надо уходить, но он поклялся убить тех, из‑за кого погиб Сергей. Когда он забежал в дувал, то очередь из автомата срезала и его…»

Смерть на войне, к сожалению, явление не исключительное, и «вывести из себя» командира могла смерть неординарная, героическая.

«Вы крепитесь, мама! — пишет Сережиной маме, Надежде Петровне, из Хабаровска еще один из той группы, Олег. — Здесь, на Дальнем Востоке, у нас в Хабаровске уже все школьники знают о героическом подвиге вашего сына».

В памяти оставшихся жить смерть Сергея Алхимова воспринимается не просто как трагическая случайность, от которой никто не застрахован, особенно на войне, а именно как героический наивысший миг бытия, вдруг показавший людям в ослепительной вспышке весь могучий потенциал неизрасходованной жизненной энергии, предназначенной для большой, красивой, доброй и счастливой жизни.

«Дитя — золото», — так называет Сергея воспитательница детского сада Валентина Васильевна Бочковая, вспоминая его самые нежные годы. Однажды он принес домой пораненного журавлика. Очень сдружился с птенцом, но когда тот окреп, выпустил на волю и долго махал ему вслед: «Прощай, журавлик!». Что заставило воспитательницу запомнить один из многих случаев ребячьей жизни? Зарождение доброты в сердце, которое уже готовилось к своему «наивысшему мигу».

Многие ли ученики бывают так привязаны к своим бывшим учителям, как был привязан Сергей к своему классному руководителю (до 8‑го класса) Асе Васильевне Слюсарь? Ведь письма из Афгана от Сергея получали не только родители, друзья, но и Ася Васильевна. «Начинаешь понимать, — писал он ей, — как велика наша Родина и в то же время маленькая. Проезжая Воронежскую область, любовались березами, заливными лугами. Потом были Астрахань, Казахстан. Степь, тюльпаны, немного пустыни и барханы… Делимся с ребятами рассказами о своих краях. Наша рота — многонациональная. В ней служат узбеки, украинцы, русские, казахи, туркмены, армяне, грузины, азербайджанцы. Стараемся жить дружной семьей».

Вот еще один сгусток энергии, потенциально заложенный в Сергее, который чувствовали все эти разноликие «хлопцы»: энергия дружелюбия, многонационального братства, идущая от школьной учительницы (недаром именно ей описывает эти чувства Сергей). Такая энергия способна вывести человека на «наивысший миг».

Ася Васильевна «как сейчас» видит «высокого, стройного, голубоокого, допытливого Сергийку», все время сидевшего на задней парте: и потому, чтобы не загораживал своим ростом, и потому, что на задней парте было удобно украдкой от учителя читать романы. Ах, сколько их он прочитал! И это тоже была подготовка к «наивысшему мигу».