Егор выслушал Немца и сказал устало‑начальственным тоном:

— Ясно. Я подумаю, что тут можно сделать.

Он молчал, будто думал: принять предложение Серёги или отвергнуть?

— Вообще‑то, Егорыч, это план для исполнения, а не для обсуждения, — осторожно напомнил Герман. — Серый и сейчас командир «Коминтерна».

— Он даже на киче всё такой же, — с досадой и презрением сказал Егор. — Суетится как молодой, с каждым чёртом договаривается: ты мне друган, я тебе друган. Кто обосрётся, он газетку мнёт. Пионербол, бля. В Афгане такие с брони в бинокль смотрели, когда я с вертушки на перевалы камнем падал.

— Егор, не бурей, — холодно ответил Герман. — Давай о деле.

— Свожу я бойцов в этот культпоход, не вопрос, — Егор повёл мощным плечом, словно освобождаясь от чего‑то. — Но не так всё надо. Ясельки, бля.

Из кухни Герман видел гостиную Егорыча — полутёмную от пышных портьер с кистями, заставленную массивной полированной мебелью. В шкафах рассыпчато блестел хрусталь; хрустальная люстра, диван и кресла были прикрыты чехлами; на полу и на стенах распростёрлись багровые ковры. Это была гостиная директора гастронома, а не командира спецназа.

— А как, по‑твоему, надо, Егор? — будто чужой, поинтересовался Герман.

Быченко упёр кулачищи в бока и с треском расправил грудь.

— Лихолет сделал из «Коминтерна» стройотряд, а мы — армия, — весомо сказал он. — Мы бантики завязываем, тортики печём, бабусек через дорогу переводим, а у нас — сила! — Егор показал Немцу огромные ладони, будто просил положить в них оружие. — Мы в городе кого угодно раздавим! Мы даже ментов раздавим! У нас тыща бойцов, и не угланы, а солдаты с Афгана. Нахера нам со всеми задруживаться, как Лихолет делает? «Коминтерн» — это два пехотных батальона! Пришёл, бля, отгондошил, победил!

— Если Серёга не прав, почему его выбирают командиром?

Об этом Егор не задумывался. Ему хватало общих расхожих убеждений, которые возникают сами собой из простейшего опыта и потом существуют неизменными, как деревья в лесу. Например, сила есть — ума не надо.

— Ну, больше его и не выберут, — уверенно пообещал Егор.

— Считаешь, «афганская идея» в том, что для нас вся жизнь — война?

— Мне похер на заморочки Лихолета. Был боец, стал замполит.

— А что должен делать боец? — Герман хотел узнать до конца, что думает Бычегор (удивило его пренебрежение к Серёге). — Если перекрыть железку, чтобы наших выпустили, — не тема, то предлагаешь СИЗО штурмовать?

— Вариант, — спокойно и снисходительно кивнул Бычегор.

— Я с тобой не согласен.

— А кто тут тебя спрашивает, Немец? — надменно хмыкнул Бычегор.

Но сделал всё он так, как придумал Лихолетов.

Акцию Серёга назначил на 2 августа, день ВДВ; это был понедельник. Уже с утра, опохмеляясь после выходных, по городу шатались десантники в тельниках, пятнистых штанах и голубых беретах. Они стаями ходили по рынкам, выискивая, к чему прицепиться, сидели на газонах, распивая пиво, во дворах с гоготом качали друг друга на детских качелях, толпой в обнимку выпирались на проезжую часть улиц, блокируя движение. Горожане терпели, уклоняясь от злобно‑весёлой десантуры, готовой к быстрой обиде и драке.

Серёга рассчитывал, что менты будут заняты «голубыми молниями» в Батуеве и проворонят все события за городом. «Афганцы» затеряются среди вэдэвэшников, и акция в Ненастье грянет неожиданно, как подрыв танка.

Ненастье находилось в двадцати километрах от Батуева: десяток путей, переходный мост, двухэтажная диспетчерская башня, платформа и перрон, сквер и вокзальчик с буфетом, кассой и залом ожидания. Станция считалась главной для райцентра Ворошилово — крупного и близкого города‑спутника Батуева, но собственный пристанционный посёлок был небольшим. Вообще же Ненастье стояло на магистрали Казань — Оренбург: не Транссиб, конечно, однако затор здесь неизбежно станет сюжетом федерального масштаба.

В день ВДВ — Ильин день — летняя жара повернула на грозу. От Батуева вдоль линии горизонта, медленно вскипая, ползли бугристые тучи. Чистый зенит ожесточённо сиял. Деревья в сквере то вдруг взволнованно шумели, и тени их ветвей махали по стенам вокзала, то разом умолкали. Электричка из Батуева подкатила к Ненастью с ошалевшим видом, словно вырвалась из боя.

Несколько окон были разбиты, а в остальных светлели лица: пассажиры с облегчением наблюдали, как из электрички на перрон вываливают одетые в камуфляж «афганцы». За полчаса пути они прессанули весь поезд: орали, пили и курили в вагонах, у кого‑то обшарили рюкзак, кому‑то дали в торец. Они выгружались с уверенностью оккупантов: из одного тамбура с гоготом тянули за собой каких‑то перепуганных и визжащих девчонок, с которыми в электричке и познакомились, из другого тамбура, матерясь, вытаскивали велосипеды, отобранные у попавшихся на пути туристов.

«Афганцы» сразу заполнили собой весь перрон перед вокзалом. Здесь на ящиках сидели старушки, продавали пирожки и семечки; их сразу окружили, в суматохе чьи‑то руки разобрали пирожки, горстями выгребли семечки из мешков. Обомлевшим бабкам на колени бросили смятые купюры, сыпанули мелочи, но всё равно на станции стало как в небе — тревожно и опасно. Дверь вокзальчика подтягивала пружина, чтобы внутрь не прошмыгивали бродячие собаки, — пружину оторвали, и «афганцы» хлынули в зал ожидания.

— Станция закрыта! — по‑хозяйски объявил Быченко и отпихнул ногой с дороги чей‑то баул. — Шмотки в зубы, и всем свалить! Даю пять секунд.

Пассажиры торопливо засобирались, стараясь не глядеть на захватчиков.

— Война, что ль, какая, ребята? — бестолково спрашивала у «афганцев» пожилая тётка деревенского вида. — А поезд‑то будет, или отменили?..

— Не будет поезда, мать, — ответил Жека Макурин. — Шуруй до хаты.

Дачники с рюкзаками и вёдрами, толкаясь в дверях, выходили из зала.

— Чё такое‑то? — удивилась буфетчица за стойкой. — Как это закрывают?..

Лёлик Голендухин прошёл за стойку, отодвинул буфетчицу, вытащил откуда‑то снизу ящик с бутылками пива и, улыбаясь, брякнул на прилавок.

— Угощайся, братва! — Он взгромоздил рядом второй ящик.

Он радовался своей щедрости, будто не отнял, а нашёл угощенье, как грибы в лесу. «Афганцы» обступили буфет и, хохоча, разбирали бутылки.

— А платить?.. — спросила буфетчица и закрыла рот ладонями.

Голендухин выставлял на прилавок всё, что было в закромах буфета, — «сникерсы», коржики и пирожки в лотках, кейсы с банками газировки.

Зал ожидания уже освободился от ожидающих, только в углу на скамье спал растрёпанный пьяный мужик. Лёха Бакалым и Чича подняли скамью и вывалили спящего на пол. Мужик ударился головой и завозился, охая.

Егор Быченко и его приятели — Джон Борисов, Тамбулатов, Ян Сучилин — прошли в служебные помещения вокзала. В окошко билетной кассы Егор увидел, что кассирша запирает сейф. Растерянный начальник вокзала сидел в своём кабинете за столом и накручивал диск телефона. Парни загромоздили кабинет. Быченко бережно отнял у начальника трубку и положил на рычаги.