– Тебе выписали другое лекарство?

– Нет, пью то же самое, что и раньше.

– И как, тебе лучше?

– Ага.

– А что изменилось?

– Я собираюсь уйти из школы.

– Что?!

– Хватит с меня. Пойду куда-то еще.

– Куда?

– Пока не знаю. Поговорю с родителями, пойду куда-то, где преподают рисование.

– Ты хочешь заниматься рисованием?

– Ага. Пока я тут был, кое-что нарисовал. И у меня неплохо выходит.

– Но в школе у тебя тоже все в норме.

Я пожимаю плечами и ничего не говорю. Не хочу я ему ничего объяснять: из лучших друзей он разжалован и пусть еще заслужит право вернуться обратно. И знаете что? Я понял, что никому ничего не должен и могу не разговаривать, если не хочу.

– Как у вас с Ниа? – спрашиваю я. Тут главное – не сболтнуть лишнего. – Я получил твое сообщение, ты говорил, что у вас не ладится.

– Да, не срослось у нас. Я сам виноват, психанул из-за того, что она пила таблетки. В общем, мы несколько дней как расстались.

– А почему ты психанул из-за этого?

– Ну, знаешь, мне этого и так хватает. С отцом.

– Он принимает лекарства?

– Он одержим своей книгой, ничего, кроме нее, не видит, все равно что на таблетках сидеть. И мама тоже. Да и я, с травкой… В итоге все домашние постоянно под кайфом, кроме рыбок разве что.

– И ты не хотел, чтобы твоя девушка тоже была такой.

– То, что она накуривается, – это одно. Просто… даже не знаю, как объяснить. Чтобы это понять, надо пробыть с кем-то достаточно долго. Вот представь: у тебя с кем-то отношения, и ты узнаешь, что ей… что она должна каждый день что-то принимать, и ты задумываешься – а видит ли она тебя реального?

– Фигня какая-то, – говорю я. – Кстати, она сюда приходила…

– Да ты что?

– Ага, и дела у нее, мягко говоря, не очень, почти так же хреново, как у меня, но я теперь не вижу в этом ничего плохого. Даже наоборот, так легче общаться с людьми.

– Да? Серьезно?

– Люди совершают ошибки постоянно. Лучше я буду общаться с тем, кто облажался и признался в этом, чем с кем-то идеальным и… ну, знаешь… готовым взорваться в любую минуту.

– Крэйг, прости меня, – говорит, глядя мне в глаза, Аарон и протягивает руку для хлопка. – Прости, что вел себя как последний мудак.

– Ты мудаком и был. – Я хлопаю по его ладони. – Но пластинка это частично искупает, так и быть. Только не вздумай снова начинать.

– Ладно, – кивает он.

Мы стоим минуту неподвижно. Мы так и не сдвинулись с пересечения коридоров рядом со входом в шестой северный. В двух с половиной метрах за Аароном двойная стеклянная дверь, через которую я прошел.

– Ну ладно, – говорит он. – Надеюсь, пластинка понравится. А… тут вообще есть проигрыватель?

– Аарон, тут даже курить можно. Они тут вроде как застряли в прошлом.

– Ладно, звони, не теряйся. И еще раз извини. Я так понимаю, что ты пока зависать не будешь.

– Не знаю. Может, уже никогда не буду.

– Значит, ты попал сюда потому, что чуть не покончил с собой?

– Ага.

– Почему?

– Потому что не мог справиться с настоящими трудностями.

– Не убивай себя, Крэйг, ладно?

– Ладно, чувак, спасибо.

– Не делай этого… не надо.

– Не буду.

– Увидимся, чувак, пока.

Он поворачивается и выходит в открытую для него медсестрами дверь. Он неплохой парень, просто он еще не лежал в шестом северном. Я иду к Смитти – показать пластинку – и оставляю ее на медсестринском посту.

В шестом северном почти не пользуются системой оповещения, потому что Президент Армелио прекрасно и сам с этим справляется. Но все же иногда из нее раздаются отрывистые, короткие сообщения вроде «Обед готов», «Прием лекарств» и «Всем курильщикам в комнату для курения; получите сигареты». Но сегодня из динамиков звучит более длинное сообщение в исполнении Моники:

– Дамы и господа, сейчас после обеда наш пациент Крэйг Гилнер, которого завтра выписывают, будет рисовать для всех желающих свои картины. Если вы хотите получить рисунок от Крэйга, приходите в дальний конец коридора возле столовой. Через пять минут в дальнем конце коридора возле столовой. Приятно провести время!

Я усаживаюсь на самый дальний стул, возле окна, выходящего на авеню, пересекающуюся с улицей, где я живу, – самая близкая точка к моему дому, к моей жизни. Смотрю на свой стул для бесед, где я сидел, когда приходили родители, и где прошли наши свидания с Ноэль. Передо мной стоит другой стул, на нем я собираюсь рисовать, подложив, чтобы было повыше, несколько коробок с настольными играми и шахматную доску. Хлипкая получилась конструкция, но ничего.

Первым уверенной, размашистой походкой приближается Президент Армелио, выпятив бочкообразную грудь, как бандюган.

– Как классно, дружище! Ты будешь рисовать те свои головы с картами внутри?

– Да, точно, их.

– Ну тогда давай, приступай. У меня не вагон времени.

Так, ладно. Какой у нас Армелио? Он быстрый, стремительный. Таким я его и нарисую. Не особенно заморачиваясь, делаю набросок головы и плеч и начинаю рисовать карту на месте мозга. Скоростные шоссе – вот что будет в голове у Армелио. Шестиполосные, идущие параллельно друг другу, стремительно прорезающие город насквозь, с минимальным количеством закругленных съездов. Спокойные маленькие улочки и тихие парки – это не про него. Эти шоссе даже не соединяются, потому что мысли Армелио тоже прямые и никогда не перемешиваются: он отрабатывает одну мысль и потом приступает к другой. Прекрасный стиль жизни. Особенно если самая главная мысль – желание поиграть в карты. Надо бы и карты куда-то пристроить. Я набрасываю несколько улочек внутри пикового туза как раз посередине. Вышло не ахти как, но зато у Армелио есть туз пик.

– Пики! В пики я разнесу тебя в пух и прах, дружище.

Я ставлю свои инициалы: большие жирные буквы К. Г., как «компьютерная генерация».

– Я это точно сохраню, – говорит пожимающий мне руку Армелио. – Ты отличный парень, Крэйг. Хочешь, я дам тебе свой номер?

– Конечно, – я вынимаю листок бумаги.

– Это номер телефона дома-интерната для взрослых, – поясняет он. – Когда позвонишь, попроси Спируса, это мое другое имя.

Он протягивает листок с номером и отходит в сторону. Теперь на его месте Эбони, как всегда, со своей тростью, в вельветовых брюках, шамкает губами.

– Я слышала… что ты рисовал эти твои мозги людям, – говорит она.