– Да-да, так и есть! А ты знаешь, кто начал называть их мозгами?

– Я!

– Точно. А теперь смотри, – я показываю на стопку рисунков на полу, – вот сколько я всего нарисовал.

– Ну, значит, мне причитается комиссия? – смеется она.

– Да нет, ведь я пока что не настоящий художник.

– Понимаю, это непросто.

– А пока хочешь свою собственную мозгокарту?

– Хорошо!

Я веду контур ее головы, не глядя на бумагу. Потом смотрю, что получилось, – недурно. Мозг Эбони… Что в нем? Целая куча кругов, за все пуговицы, что она сперла. Она прямо с ума по ним сходила. Та еще интриганка, с ней лучше не связываться. А раз у нее такой талант к игре, то вот ей огромный бульвар, как Лас-Вегас-Стрип. Я рисую его по центру, а вокруг – круговые перекрестки, круглые парки, торговые центры тоже в форме кругов и круги озер. Получилось похоже на ожерелье, с главной нитки которого ответвляется целая куча других украшений.

– Прелесть какая! – восхищается она.

– Ну вот и все, он твой, – вручаю я ей рисунок.

– Тебе это нравится, правда же?

– Ага. Это мне помогает, ну, знаешь… помогает справляться с депрессией. Я же тут из-за этого.

– А представь, каково это, заболеть депрессией в одиннадцать лет, – говорит Эбони. – Если всех моих детишек составить в этот коридор, то места свободного не осталось бы.

– У тебя есть дети? – понижаю я голос от удивления.

– У меня было тринадцать выкидышей, – говорит она. – Представь себе.

Теперь она смотрит на меня без тени улыбки, обычно не сходящей с ее лица: только огромные глаза, говорящие о том, что вопросами тут не поможешь.

– Мне очень жаль, – говорю я.

– Знаю. Знаю, что жаль. Но так уж вышло.

Эбони отчаливает и показывает всем вокруг свой портрет: «Это я! Видите? Я!» Она своего номера телефона не оставляет. Следующий – Хамбл.

– Так, ладно, что тут у тебя за кипеж?

– Так, ничего особенного.

Рисую лысую голову Хамбла. Лысых рисовать легко. А вот знаете, сейчас бы у меня получился тот нижний изгиб Манхэттена. Я смотрю на Хамбла, и он, поднимая брови, говорит:

– Нарисуй меня красивым, ладно?

Я смеюсь и наделяю голову Хамбла индустриальным хаосом. Никаких маленьких жилых кварталов – только промышленные районы с пилорамами, фабриками и барами, где он мог бы зависать и работать. А еще я рисую океан, в честь омываемого со всех сторон океаном Бенсонхерста, где он вырос и где мутил со своими девчонками. Добавляю немного автомагистралей, прорезающих улицы по верху и пересекающихся в каком-то безумном беспорядке: на вид грозно и запутанно, но в то же время мощно и правдиво. Как разум, способный выдать гениальную идею, если его правильно задействовать. Вот и готово, я поднимаю голову от рисунка.

– Ну, вроде ничего, – пожимая плечами, говорит Хамбл.

– Спасибо, Хамбл, – улыбаюсь я.

– Запомни меня. Нет, правда. Когда станешь великим художником или еще кем, пригласи меня на свою вечеринку.

– Договорились, – соглашаюсь я. – А как я тебя найду?

– Ах да, у меня же есть номер! Я буду жить в «Прибрежном раю», это тот же интернат, куда поедет Армелио, только он будет на другом этаже.

Хамбл диктует мне номер, и я записываю его туда же, где Армелио оставил свой.

– Не позвонишь ты, – говорит Хамбл.

– Позвоню.

– Нет, я-то знаю, что пропадешь, и все. Но это ничего. У тебя куча дел впереди. Только постарайся больше не выгорать.

Мы жмем друг другу руки. Следующая за ним Ноэль.

– Привет, крошка!

– Даже не думай меня так называть. А ты это хорошо придумал.

– Хотел сделать для всех хоть что-то, тут все такие классные.

– Ты теперь вроде как знаменитость. И все спрашивают, не твоя ли я девушка.

– И что ты отвечаешь?

– Говорю «Нет!» и ухожу.

– Ну и правильно.

– Ну и что ты тянешь время? Ты ведь уже нарисовал для меня рисунок, только сказал, что не доделал.

Я вытаскиваю нарисованную для нее мозгокарту с парнем и девушкой и пишу внизу свой номер.

– Боже мой!

– Вот теперь готово, – с улыбкой говорю я и, встав и склонившись к ней, шепчу: – Эту я рисовал в два раза дольше, чем остальные. А когда выйду, то нарисую тебе еще, получше…

Она отталкивает меня и говорит:

– Да-да, как будто мне есть дело до твоих почеркушек.

– Конечно, есть, я же видел, как ты на них тогда смотрела.

– Ладно, возьму, но только чтобы тебя не расстраивать.

– Ну и хорошо.

Она наклоняется и целует меня в щеку:

– Спасибо тебе. Правда спасибо.

– Не за что. Кстати, а что ты делаешь сегодня вечером?

– Ну… подумывала зависнуть в психиатрическом госпитале. А ты?

– У меня обширные планы, – говорю я. – Скоро нам принесут кино…

– А, тупое кино про вампиров. Я такое не смотрю.

– Знаю, – перехожу я на шепот. – Но, когда пройдет половина фильма, придешь в мою комнату?

– Ты это серьезно?

– Конечно.

– Но ведь у тебя там сосед! Он же не выходит оттуда!

– Поверь мне. Просто приходи.

– Ты что, собираешься меня полапать?

– Тебе просто обязательно знать? Да.

– Такой прямо честный. Ладно, увидимся.

Я обнимаю ее, она обвивает руки вокруг моей спины, не выпуская мозгокарту.

– А твой номер у меня уже есть, – говорю я.

– Смотри не потеряй, я два раза номер не даю.

Я бросаю на нее вожделенный взгляд, мы отрываемся друг от друга, и она уходит.

Следующий – Бобби.

– Кто это там за тобой?

– Ха! А сам как думаешь? – подает голос Джонни.

– Вставайте вместе, нарисую обоих сразу.

– Класс, – говорит Бобби, вставая сбоку. Джонни встает рядом с ним, и я начинаю выводить в едином очертании контуры их всклокоченных волос и мешковатой одежды.

– Он что, рисует нас, что ли? – спрашивает Джонни, обращаясь к Бобби.

– Стой тихо, ладно?

– А что, парни, где вы раньше обычно зависали? – спрашиваю я у Бобби, не поднимая глаз от рисунка. – Ну, тогда, когда были мусороголовыми?

– Зачем тебе? Ты собираешься это рисовать?

– Нет, – отрываюсь я от рисунка. – Просто интересно, в каком это было районе.