из былого в грядущее. Сломать-то его можно – отец Горгоний вон даже с топором приходил, – да нельзя другого построить взамен. Других дедов никто не даст, даже и сам Господь. Надобно за этих держаться, иначе счастья не будет – ни на этом веку, ни на будущем. Они – корень, на коем стоит род русский. А даже если в чём были не правы – самому простить и Бога о прощении для них молить. Не воюет дерево с корнем своим, и человеку негоже.

Впервые за эти месяцы, после того как отдал отцу Касьяну Псалтирь, у Вояты стало легче на сердце. Даже пожалел, что гусли не взял – поиграл бы дедам, чтобы веселее ждать весны.

В таком расположении духа Воята никак не мог отказать бабе Параскеве в одной простой просьбе.

– Покуда отца Касьяна нет, не хочешь ли прогуляться? – спросила она, убрав со стола. – Дела тебе нету особого, а тут всего ничего…

– Куда прогуляться-то?

– В Рыбьи Роги.

– Куда? – Воята фыркнул от смеха, едва не пролив квас.

– Деревня такая, вёрст семь пути. Племянница у меня там живёт, Овдотья.

У бабы Параскевы имелось семь дочерей, три из них – Анастасия, Марья, Анна, – жили замужем тут же, в Сумежье, остальные были розданы в другие погосты и деревни. А теперь ещё и племянница нашлась! Да ещё и в такой деревне! Рыбьи Роги! Воята думал, что уже ко всему привык, но Великославльская волость продолжала его удивлять. Жабьи Ноги, невольно крутилось в голове. Бабьи Боги… Дивьи Дроги… Лысьи Логи… Совьи Стоги…

– Надо ей гостинца свезти, и непременно чтобы нынче. Именинница она, и, если не почтить её подарочком, на весь свет злобу затаит, всё лето испортит. А любит она больше всего платье цветное, да чтобы красное…

Открыв свой большой ларь, баба Параскева вынула новый вершник, выкрашенный в тускло-красный цвет. Воята видел зимой, как она ткала и шила, и дивился про себя: его хозяйка – вдова и старуха, ей красное носить не пристало, но думал, что это дар для какой-то из молодых дочек. Края подола, коротких рукавов и ворота были обшиты тканой синей с коричневым тесьмой.

– Она, Овдотья, такая, знаешь ли, щеголиха, – поясняла баба Параскева, заворачивая нарядную вещь в холстину и укладывая в короб, – ей ни соли, ни муки, лишь бы перстень на руки́. И к тому ж она шепталка знатная, словница. Коли её не порадовать, всю погоду испортит до самого Благовещенья. Ты уж свези ей подарочек, сделай милость.

– Ну давай, свезу, – благодушно согласился Воята.

Он даже рад был случаю развеяться, выйти из дома. До настоящей весны было ещё ох как далеко, снега лежали по земле, немного утратившие свой свежий вид, но корка наста даже придавали им прочности – долго солнцу осаждать эти стены зимы, пуская стрелы тёплых лучей. Но в крови Вояты уже бродила весна, хотелось двигаться, идти куда-то в надежде поторопить её и встретить. Ещё она не здесь, так, может, за лесом, за рекой…

Без разрешения отца Касьяна Воята лошадь взять не мог, но баба Параскева сказала, что до деревни Рыбьи Роги всего-то семь вёрст. Груз у Вояты был лёгкий, и он отправился на лыжах. Параскева вышла с ним к реке и показала, в какую сторону идти и где свернуть от берега; до темноты Воята надеялся вернуться.

Вдоль Меженца на восток идти было легко – здесь тянулась накатанная санями дорога, усеянная бурыми навозными лужами. Мимо тянулись луга; в начале зимы тут везде торчали стога в снеговых шапках, но теперь они уже почти все были повывезены, лишь ошмётки сена указывали места, где они стояли. Дым из труб над Выдрами на том берегу стлался низко, обещая тёплый день. Сами Выдры, стоявшие не прямо у реки, а подальше вдоль оврага, отсюда казались кочками – их пять-шесть соломенных крыш едва виднелись над снегами. Сугробы высились стенами – за зиму намело много, и Воята вздыхал тайком, не в силах даже вообразить, что когда-то вся эта громада исчезнет. Несколько женщин, мывших белье на мостках, проводили его любопытными взглядами. Две девки волокли от мостков бадью воды на санках – помахали Вояте. Он помахал им в ответ, но под намотанными платками не разглядел, знает этих девок или нет.

Раздумывая о всяком, Воята и не заметил, как отмахал пять вёрст. Впереди висело дымное печное курево – те самые Рыбьи Роги.

Дворы вытянулись в один ряд над оврагом, по широкому склону катались на салазках мальчишки. Повздорили то ли из-за салазок, то ли от юного задора, затеяли возню: самый рослый, лет четырнадцати, взял на руки самого мелкого, года на три-четыре младше, и завертел, его ногами норовя заехать кому-нибудь из неприятелей по голове. Воята ухмылялся и тут же крутил головой от стыда, вспоминая свою драку на Никольщины. Он-то уж не отрок, взрослый парень, жениться пора! А тоже на задор потянуло…

При виде незнакомого здоровенного парня мальчишки притихли. Выспросив у них, где живёт Овдотья, Воята отыскал нужный двор.

Изба утонула в снегу по самые окошки. Он здесь был не первым гостем: пока шёл через двор, дверь отворилась, вышла какая-то баба, тут же обернулась и стала ещё раз прощаться, из чего Воята понял, что это не хозяйка. Пропустив бабу, осмотревшую его вытаращенными глазами, он в свою очередь постучал.

– Ну чего ты ещё забыла… ох ты! – Уже другая баба, отворившая дверь, выпучила глаза.

– Помогай Бог! С поклоном я от Параскевы-сумежанки! – Воята поклонился.

– Дай Бог добра! – Всё ещё удивлённая хозяйка тоже поклонилась.

– Гостинец прислала Овдотье, племяннице своей.

– Чего говоришь?

– Овдотье гостинец от Параскевы!

– Ну, я Овдотья! – Хозяйка подбоченилась, пристально оглядывая его с ног до головы. – Лезь в избу.

Средних лет, Овдотья не была красавицей, но держалась уверенно. Нрава она была довольно кислого – так определил Воята, заглянув ей в глаза и оценив, как чёрным, круто изломленным бровям будто вторят опущенные углы рта, впрочем, довольно яркого. Косы Овдотья высоко накручивала на маковку, покрыв повойником, из-за чего её голова и шея казались очень длинными. Повой сверху был покрыт красным шерстяным платком, явно совсем новым – видно, тоже сегодняшний подарок, может, той бабы, что встретилась на дворе. Хозяйка и без того выглядела щеголихой: вышивка на вороте сорочки, пара бронзовых и серебряных перстней, стеклянные бусы на груди. На шёлковом очелье блестели старинные украшения в виде колец, с серебряными треугольными подвесками в три ряда, с маленькими бубенчиками на бронзовой цепочке. Каждое движение Овдотьиной