Саманидское государство было богатым. Его экономика более чем процветала и приносила пользу всем. Страна много производила и много вывозила — фрукты, овощи, бумагу, шёлковые и хлопчатобумажные ткани, которые умелые ремесленники ткали из качественного сырья, керамику, производство которой стимулировал китайский импорт. Власть была сильной, авторитарной и не признавала никаких ограничений, кроме мусульманского закона, обычаев и прочных структур, унаследованных от прошлого. Она опиралась на тайную полицию и на бюрократию, подчинённую десяти ведомствам с многочисленным персоналом. Всё проходило через руки государства, и наместники провинций находились под жёстким контролем. Они, например, не имели права пользоваться замечательной почтовой службой, и верховная власть следила, чтобы они не становились притеснителями. Суверен желал опираться на простой народ, с которым был хорошо знаком, коль скоро его семейство жило здесь издавна, и который его любил — в самом деле, тот принёс ему мир, желанный для всех после столь долгих войн, следил за народным просвещением, стремясь, чтобы образование давалось повсюду и было доступно не только богатым, но и бедным, пёкся о земледелии, издав для него свод законов, остававшийся в силе ещё минимум два века. Все эти меры, вне всякого сомнения, выражали подлинную заботу о неимущих, но были также порождены желанием искоренить тысячелетнюю власть беспокойной знати, дехкан. Желая, чтобы вооружённые силы больше не зависели от них, монарх, по примеру всех монархов тогдашнего мусульманского Востока, набирал воинов среди тюркских народов, и это было тем проще, что географически до них было недалеко. Они погубят Саманидов, но при этом чрезвычайно поспособствуют триумфу иранизма. Благодаря развитию начального образования дети тюрков обучались в школах и, несомненно сохраняя некоторое осознание своей особости, интегрировались в иранский мир, усваивали его культуру. У всего есть обратная сторона. К недовольству дехкан, вызванному сокращением их власти, и притязаниям наёмников, ставших слишком могущественными, добавлялась враждебность, какую откровенно исламистская политика правительства порождала в немусульманских средах. Этим, вероятно, объясняется, почему история Саманидов была столь бурной.

В том же году, когда Наср, проживавший в Самарканде, велел произносить при чтении хутбы (пятничной проповеди, начинавшейся с упоминания признанной власти, по преимуществу халифа) своё имя, он отправил своего брата Исмаила в Бухару, чтобы тот представлял там его. Последний, обладая сильным характером, не намеревался ни с кем делить власть. Он вступил с братом в борьбу и жёстко подчинил себе Самарканд. Его преемник Ахмед (907-914), святоша, был свергнут и убит своей тюркской гвардией, посадившей на его место его сына Насра II (914-943). Тот тоже был очень благочестив и в конце своего долгого царствования отрёкся от престола, чтобы уйти в отшельники, а согласно другим источникам, с ним расправились. Как бы то ни было, с тех пор реальная власть, похоже, принадлежала мамлюкам, а монархи, как Нух (943-954) или Абд ал-Малик (954-961), были марионетками. Саманиды достаточно созрели, чтобы упасть как плод с дерева, которое посадили. Они исчезли в 999 г.

Глубокий национализм Саманидов, выражавшийся в возрождении иранского языка и культуры, сопровождался антиарабской политикой, столь ярко выраженной, что — неслыханное дело — в мечетях можно было слышать чтение Корана на местном наречии. Но это отнюдь не вело к антиисламизму, совсем наоборот. Религиозность таких монархов, как Ахмед, Нух и другие, передалась всем их слугам. Духовенство, дервиши или простые служители в мечетях получили непомерные привилегии и пользовались почти всеобщим уважением. Поэтому исламизация Согдианы прогрессировала настолько явно, что некоторые источники могли утверждать: якобы тогда она и завершилась. Это преувеличение. Сохранялись маздеистские общины, освобождённые от налогов (почему?), но зато обязанные поддерживать в рабочем состоянии плотины; манихейские общины, о существовании которых свидетельствует выдающийся монастырь в Самарканде и которые оказывали влияние на суфизм; буддийские общины, возможно, игравшие важную роль в организации образования; христианские общины, более чем деятельные.

С одной стороны, режим проявлял себя довольно нетерпимым. Он определённо превращал церкви в мечети. Не знаю, когда это произошло с той, которую я изучал в Бухаре (Магоки-Аттари), имеющей караханидский фасад, но тексты указывают точную дату — 893 г., — когда Исмаил передал для отправления мусульманского культа другую, в Таласе. В «Фихристе» сообщается, что в начале X в. власти вознамерились перебить манихеев, которые прибыли из Хорасана в Самарканд, скрываясь от преследований, и их якобы спасло только то, что «царь Китая», то есть какой-то монарх из Таримского бассейна, пригрозил подвергнуть репрессиям мусульман, многочисленных у него в стране. С другой стороны, Саманиды не только усваивали вышеперечисленные и прочие влияния, но и позволяли христианству существовать и развиваться. Несторианская церковь, подчинявшаяся католикосу в Багдаде, имела в Средней Азии несколько епископств, и одним из самых деятельных было Мервское, которое вело чрезвычайно активную миссионерскую работу среди степных народов — плоды эта работа принесёт в XI в. В 1009 г. Абдишо, епископ Мервский, сделал католикосу Иоанну VI запрос в связи с обращением большого тюркского народа кереитов, кочевавшего на севере Монголии. Почти тогда же обратились и другие могущественные тюркоязычные и, возможно, монголоязычные конфедерации — такое обращение могло быть поверхностным, как у найманов, живших между Иртышом и Хангаем, или глубоким, как у онгутов, которые стояли лагерем вдоль Великой китайской стены и сыграют большую роль в истории Чингизидов.

Среди вассалов Саманидов были шахи Хорезма, возглавлявшие древнюю монархию, которая, несомненно, возникла намного раньше прихода арабов, долго оказывала им сопротивление, в конечном счёте подчинилась, но сохранила частичную самостоятельность, а вместе с ней и надолго как маздеизм предков, так и христианство, в которое обратилась довольно большая часть её населения. В неведомую эпоху и по неизвестным причинам это царство, первоначально единое, раскололось надвое, и отношения между соперничающими столицами, Кятом на юге и Гурганджем, или Ургенчем, на севере, оставались напряжёнными. Только в 995 г. Ануш-Тегин, шах Севера, воссоединил страну, которая после этого ярко сверкала несколько десятков лет: её прославили столь знаменитые имена, как Ибн Сина — Авиценна, ал-Арсати — математик, ал-Саалиби — философ из Нишапура и многие другие. Её ждали головокружительные, но непрочные военные успехи.

В падении Саманидов виновны тюркские наёмники, поскольку всё наводит на мысль, что они смогли бы дать отпор большому государству тюрков-мусульман, которое образовалось в степях и называлось государством Караханидов, «чёрных ханов», то есть северных. Так как документы противоречат друг другу, невозможно сказать, ни когда точно в X в. исламизировались племена, из которых оно сложилось, ни когда они объединились, чтобы сформировать это государство, двумя центрами которого были Кашгар в современном Синьцзяне и Баласагун на севере Чуйской долины — город, расположение которого указать нельзя, потому что он не найден. Государство Караханидов соседствовало на востоке с землями уйгуров Таримского бассейна, на юго-востоке — с землями Саманидов и очень скоро напало на тех и на других. В Согдиане Караханиды добились быстрых и решающих успехов. В 992 г. царь Баласагуна предпринял первое наступление на неё, а через семь лет, в 999 г., сделался её властителем. Это принципиально важная дата. Она важна для Согдианы, потому что тогда началось длительное владычество тюрков и тюркизация этих земель, впрочем, медленная, коль скоро она не завершилась и до сих пор; она важна для иранизма, потому что знаменует его откат, так как Караханиды упорно не желали поддаваться его чарам, намереваясь хранить верность собственной культуре.