Я посоветовал бы читателю сейчас вновь перечитать мой разговор с генералом Корниловым от 8 сентября по прямому проводу и сравнить его с «дополнительными соображениями» Львова и с приведенным выше заявлением, сделанным нашим свидетелем, который присутствовал при разговоре. И тогда каждый увидит, что у меня были веские основания после всех этих разговоров сделать выводы, что Львов выступал в качестве полномочного посла генерала Корнилова и что сам генерал Корнилов в достаточной степени подтвердил то, что мне сказал Львов: «Вчера вечером во время моего разговора с премьер-министром по прямому проводу я подтвердил ему то, что передал через Львова», — сказал генерал Корнилов Савинкову по прямому проводу 9 сентября.

Даже господин Уилкокс соглашается с тем, что «министр-президент спросил о подтверждении сообщения Львова и получил его, но ни один из говоривших не указал, что это было за сообщение; кроме как в том пункте, где речь шла о поездке в Ставку».

В разговоре со мной по прямому проводу генерал Корнилов отвечал на вопросы, заданные в конспиративной манере, как мог ответить лишь человек, который точно понимал суть этих вопросов, между тем как для посторонних они показались бы загадочными. Кто-то может спросить: почему господин Уилкокс не счел необходимым дать своим читателям текст «дополнительных соображений» Львова? Почему он спрятал в карман ключик к моему «таинственному» разговору с генералом Корниловым? Кстати, на странице 508 господин Уилкокс говорит, что В. Львов не присутствовал у аппарата во время моего разговора с генералом Корниловым, что он не знал, какому оскорблению подвергается его имя, и что позднее он протестовал против свободы, с которой премьер-министр обращался с его именем. Из приведенного выше свидетельства человека, присутствовавшего при моем втором разговоре с Львовым, когда у меня в руках была лента с записью моего разговора с генералом Корниловым, ясно, что Львов не только не увидел никакого «оскорбления», но, напротив, подтвердил разговор. То есть он признал, что в разговоре с генералом Корниловым я не преступил те пределы, которые были предварительно оговорены между мною и Львовым. Я должен был вести переговоры с генералом Корниловым по прямому проводу без Львова только потому, что последний прибыл почти на час позже, чем мы договаривались, и нельзя было заставлять генерала Корнилова дольше ждать у аппарата.

«Перед следственной комиссией, — продолжает господин Уилкокс, — Керенский ответил, что в свете тяжелого положения он чувствовал себя обязанным использовать эту уловку для того, чтобы побудить генерала Корнилова говорить более свободно, чем он мог бы сделать в другом случае».

Я никогда не говорил ничего подобного следственной комиссии; я сказал лишь то, что только что повторил. Господин Уилкокс стал жертвой фальсификации моих показаний, о которых я уже говорил. Молчание господина Уилкокса о документе Львова служило той же цели, как и его прямой вымысел в отношении «независимой инициативы» Савинкова. Из-за этого умалчивания о документе Львова события вечера 8 сентября, которые послужили началом формальной ликвидации авантюры Корнилова, остаются для читателей господина Уилкокса непонятными и смутными. А господин Уилкокс, следуя своим источникам, может объяснить ликвидацию мятежа как трагическое недоразумение, вызванное необъяснимым вмешательством моего «посланника» В. Львова. По мнению Уилкокса, все попытки безболезненно устранить это недоразумение оказались тщетными, поскольку премьер-министр под влиянием злонамеренного советчика Некрасова и Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов после некоторых колебаний отказался протянуть руку примирения генералу Корнилову, и «к вечеру 10 сентября разрыв между Корниловым и Керенским был полный и окончательный».

На самом деле приезд Львова и ответы, данные мне генералом Корниловым по прямому проводу вечером 8 сентября в связи с приближением кавалерийского корпуса к Петрограду, сделали для меня ситуацию предельно ясной. Принимая во внимание все предшествовавшие события и всю серьезность информации о подготовке заговора, которой мы располагали, я не сомневался, что лишь решительными и быстрыми мерами можно в самом начале потушить разрушительный пожар и спасти страну от мятежа, к которому стремились подвести ее недальновидные политики и дерзкие авантюристы.

Ночью 9 сентября Временное правительство наделило меня особыми властными полномочиями для ликвидации мятежа. Я немедленно принял решительные меры, чтобы предотвратить дальнейшее продвижение войск генерала Крымова на Петроград, предложил правительству отстранить генерала Корнилова с его поста и вызвать его в Петроград и т. д. Господин Уилкокс заявляет, что я в ночь на 8 сентября получил «полную власть», то есть что я фактически стал диктатором и, следовательно, «Керенский должен нести всю полноту ответственности за все, что было сделано от имени правительства в те дни. В частности, его назначение главнокомандующим должно было быть делом его рук, а не решением кабинета, как об этом было официально объявлено».

Ответственность за все, что в те дни делало Временное правительство, лежит на мне, и я вполне готов нести ее. Между тем 9 сентября я не просил для себя полной власти и не получил ее. Мне дали власть только для того, чтобы «принять быстрые и решительные меры и в корне пресечь все попытки напасть на суверенную власть в стране и на гражданские права, завоеванные революцией» — так было указано в моем официальном обращении к населению. Поэтому то, что я взял на себя обязанности главнокомандующего, не было «делом моих рук», но общим решением членов Временного правительства, вызванным особыми обстоятельствами, говорить о которых у нас нет ни времени, ни места.

Я думаю, что в достаточной мере прояснил недостаточную связь между представлениями господина Уилкокса и реальными событиями, которые происходили в России между 4 и 14 сентября. Я лишь вкратце затрону некоторые другие противоречия, значение которых достаточно ясно само по себе.

«В течение 9 сентября, — говорит господин Уилкокс, — Керенский не предпринимал абсолютно никаких непоправимых шагов, но в ночь на 10 сентября, когда генерал Алексеев, которого Керенский попросил взять на себя Верховное командование, узнал на квартире Керенского в Зимнем дворце о документах по делу Корнилова, Керенский, очевидно, принял Исполнительный комитет Петроградского Совета. Мы не знаем, что произошло между Керенским и комитетом», — продолжает господин Уилкокс. Однако он довольно прозрачно намекает на враждебную и бескомпромиссную позицию Петроградского Совета по отношению к Керенскому, говоря, что его решения «воздействовали на него разрушительно» и вынудили его опубликовать прокламацию, в которой к деятельности Корнилова впервые было применено слово «измена». Не только господин Уилкокс не знает, что произошло между мною и Советами в ночь на 10 сентября, — об этом не знает никто в мире. Потому, что никакого совещания между мною и Исполнительным комитетом Петроградского Совета не было не только в ночь на 19 сентября, но и