«Faith» и «L.E.» бросили вызов друг другу, когда первое разочарование несколько позабылось. Первым к запуску был подготовлен «L.E.»: воспоминание о трех покойниках, погребенных в межзвездной пустоте, усугубляло торжественность церемонии. Он был запущен в ноябре 1957 года, и его расчетная траектория должна была пройти поблизости от «Норе», этой безжизненной космической развалины. Синьора Лойс Бергер вошла в космический аппарат последней. И перед тем как металлическая дверь закрылась, она еще раз высунула свою прелестную головку, приветствуя ликующую толпу. Затем вспышка, рев атомных двигателей, жуткий вой, который нам не забыть никогда. И вот уже яйцо превратилось в крохотную искорку, таявшую на глазах.

— Все в порядке, — сразу же сообщил бортовой радиопередатчик. — Вибрация минимальная, температура в норме… температура в норме, — повторил он после небольшой паузы.

Затем на Земле услышали загадочное сообщение.

— What a sound?[25]— донеслось по радио. — An odd…[26]

Но тут связь прервалась. И наступила тишина. И отважное яйцо навеки зависло над пропастью (где и вращается в тишине над еще живой Землей).

Этот трагический исход не помешал организовать третью экспедицию. Надо ли рассказывать о том, как спустя четыре месяца взмыла в небо «Faith»? Как и она, в свою очередь, стала пожирать пространства, в точности выполняя программу полета? И как радист Томпсон передал первые сообщения, и как затем он вдруг сказал:

— Damm it, but here we have got in… — И ни слова больше.

(Если пожелаете, в продаже имеются пластинки, целиком воспроизводящие знаменитое сообщение. Голос звучит ясно и спокойно, даже когда восклицает: «Черт, мы же очутились в…» Больше не слышно ничего, кроме шороха иголки по пластинке, — устрашающая тишина.)

Сейчас, спустя семнадцать лет, лишь немногочисленные упрямцы решаются спорить о значении этих предсмертных радиограмм. Если первая вроде бы не поддается расшифровке, то вторую растолковали меньше чем за сутки. И одновременно была раскрыта загадка, которую оставило после себя «L.E.». Теперь уже никто, кроме кучки неисправимых гордецов, не желающих ронять честь рода человеческого, не сомневается, что три летательных аппарата попали под действие звука, который наше хрупкое естество не в состоянии выдержать. «An odd music, странная музыка», — хотел сказать радист «L.E.»; но именно в это мгновение сердце его разорвалось. «But here we have got in Paradise, мы же очутились в Раю!» — хотел сказать незабвенный Томпсон, но и у него отказали какие-то жизненно важные центры.

Тогда в мире несколько дней царило смятение, шли бурные споры, всех охватила слепая ярость, президент Соединенных Штатов обнародовал длинное обстоятельное послание. И наконец, когда люди обдумали услышанное, началась самая настоящая паника, как будто было объявлено о пришествии мессии.

— Что за пошлость! — сказали ученые, отвергая нелепую гипотезу. — Сейчас не Средние века!

— Какой стыд! — сказали богословы, оскорбленные дерзким предположением, что Царствие Небесное может находиться так близко, прямо над нами, так что, поднимая голову, мы чуть не вторгаемся в его границы. Однако ученым и богословам в конце концов пришлось умолкнуть, и с тех пор они уже не смеют подать голос.

Но вот какая беда: вместо того чтобы ликовать от чудесной близости Бога Вседержителя и его Царства, устраивать пиры и празднества, люди, напротив, утратили радость жизни. Они перестали вести войны, перестали даже ненавидеть друг друга: а зачем тогда жить, спрашивается? Всевышний сказал: сюда вам нет пути, здесь мой дом. Получается, что Земля съежилась до размеров ореха, превратилась в гнетущую темницу, откуда мы больше не сможем бежать. Человек жалок. Никогда прежде его взгляд не устремлялся так жадно в глубину долин Вечности, теряясь в круговороте бесчисленных светил. Даже Луна, когда-то казавшаяся нам чуть не нашей собственностью, снова обрела суровое величие неприступных горных вершин. Бесплотные вереницы блаженных — теперь мы наконец знаем это — с пением плывут над нами. (А мы-то думали, Данте Алигьери все это сочинил!)

Нам бы возгордиться: ведь жилище ангелов оказалось поблизости от нас, прямо-таки у дверей старой зловредной планеты Земля, козявки из козявок, рассеянных по Вселенной. Разве это не свидетельствует о том, что нам оказано предпочтение перед другими тварями Божьими? Но нет: мне кажется, у всех возникло смутное чувство обиды, словно у бездомной собачонки, которая воображала себя хозяйкой жизни, пока не увидела рядом громадного породистого дога, или у оборванца, которому кусок не лезет в горло, если рядом усядется сверкающий золотом сатрап, или у пастуха, который однажды заметил, что за рощицей, в ста шагах от его хижины, король построил свой дворец. И вдобавок еще эта божественная музыка, несущая смерть. Там, наверху, играют и поют. И нет такого надежного заслона, будь он даже прочен, как Китайская стена, чтобы защитил нас от этих звуков, слишком прекрасных, несовместимых с жизнью.

Вот о чем печалится старик Форрест ночами, когда страдает от астмы, лежа в шезлонге у себя на веранде. В этом причина и нашего общего уныния. Ибо там — Небесная Крепость, Царство Вечной славы, Эмпирей, Божественный Элизиум. Но также и наш последний предел, преграда на нашем пути, — а мы ведь живые люди! Сознаемся: даже массивный свод из камня и железа не давил бы на нас так тяжко, как давит Рай! Можно ли считать эти слова богохульством?

Когда лето уже на исходе, господа дачники поразъехались и самые красивые места опустели (а в окрестных лесах слышны выстрелы охотников, и с продуваемых ветром горных перевалов на условный сигнал — голос кукушки — спускаются первые осенние гости с таинственной ношей за плечами), вот тогда, поближе к закату, часов этак в пять-шесть, стягиваются порой огромные кучевые облака — наверное, для того, чтобы вводить в искушение бедных деревенских священников.

Именно в это время в помещении, служившем некогда спортивным залом, молоденький помощник приходского священника дон Антонио дает детям урок катехизиса. Вот тут стоит он, тут — скамьи с сидящими на них детьми, а в глубине, за скамьями, — во всю стену окно, обращенное к востоку, в сторону величавой и прекрасной горы Коль-Джана, залитой светом заходящего солнца.

— «Во имя Отца и Сына и Свя…» — начинает урок дон Антонио. — Дети, сегодня мы поговорим с вами о грехе. Кто из вас знает, что такое грех? Ну, Витторио, давай… Интересно, почему это ты всегда садишься в самом последнем ряду?.. Так вот, можешь ли ты сказать мне, что такое грех?

— Грех… грех… в общем, это когда человек совершает всякие плохие поступки.

— Да, конечно, так оно примерно и есть. Но правильнее было бы сказать, что грех — это оскорбление, нанесенное Господу Богу, поступок, содеянный в нарушение его заповеди.