Вдалеке по дороге проехала повозка: дробный цокот копыт затих, удаляясь к северу. Монсеньор услышал, как у реки с чувством запела крестьянка. Затем все смолкло. Он был совсем один. Взяв прутик, епископ с уверенностью опытного хирурга разорвал путы, высвободил изуродованное существо и положил его на листик.

Оно лежало в прежней позе, искалеченное, парализованное, будто только что извлеченное из гипсового корсета. Потом приподнялось и попыталось уползти, но свалилось на бок, а восемь лапок продолжали ритмично подрагивать, словно всеми преданный, невинный агнец Божий взывал ко Всевышнему.

Упав на колени, монсеньор склонил голову перед этой неутолимой болью. Боже, что он наделал! Как мало нужно, чтобы невинный эксперимент оборвал чью-то жизнь. Думая так, он внезапно почувствовал, что паук на него смотрит: маленькие невыразительные глазки глядели сурово и жгуче. Закат совсем угас, изгороди и деревья сделались страшными, загадочными и притаились, ожидая чего-то, в сгущающихся сумерках. Кто же опять промелькнул сзади? Кто тихо нашептывал имя монсеньора? Нет, кажется, все-таки никого…

Меня разбудил телефонный звонок. То ли из-за внезапного пробуждения, то ли из-за свинцово-тяжелой тишины, царившей вокруг, звонок этот прозвучал более продолжительно, чем обычно, и как-то недобро.

Я зажег свет и в одной пижаме поспешил к телефону; было холодно. Мне показалось, что вся мебель стоит в глубоком ночном оцепенении (какое странное, полное предчувствий состояние!), словно, проснувшись, я застал ее врасплох.

В общем, мне сразу стало ясно, что это одна из тех редких знаменательных ночей, в беспросветной темноте которых судьба без ведома человечества делает еще один свой шаг.

— Алло, алло! — (Голос на другом конце провода был знакомым, но, еще не вполне стряхнув с себя сон, я не мог узнать, кто говорит.) — Это ты?.. Послушай… Я хотел узнать…

Ну конечно, звонил кто-то из друзей, но я никак не мог угадать, кто именно (что за мерзкая привычка не называть себя сразу же!).

Я перебил говорившего, не придав никакого значения его словам:

— Ты не мог бы позвонить мне завтра? Знаешь, который час?

— Пятьдесят семь часов пятнадцать минут, — ответил он и осекся, словно сказал лишнее.

По правде говоря, никогда еще я не бодрствовал в столь позднее время и сейчас пребывал в подвешенном состоянии.

— Да что такое? Что случилось?

— Ничего, ничего! — ответил он как-то смущенно. — Ходят слухи, что… впрочем, ладно, не важно, не важно… Прости, пожалуйста… — И повесил трубку.

Почему он позвонил в такое время? И вообще, кто он? Приятель, знакомый, это ясно, но кто именно? Никак не удавалось припомнить.

Я хотел уже снова забраться в постель, как телефон зазвонил опять. На этот раз звонок был еще более резким и настойчивым. Звонил кто-то другой, я это сразу почувствовал.

— Алло!

— Это ты?.. Ну, слава Богу!

Говорила женщина, и я узнал ее сразу: Луиза, милая девушка, секретарша одного адвоката. Мы с ней не виделись уже несколько лет. Чувствовалось, что, услышав мой голос, она испытала огромное облегчение. Но почему? И главное, с чего она после столь большого перерыва вдруг позвонила среди ночи, да еще в таком нервном возбуждении?

— Что случилось? — спросил я, выходя из терпения. — Могу я узнать, что случилось?

— Ох! — ответила Луиза, еще раз облегченно вздохнув. — Слава тебе Господи!.. Понимаешь, мне приснился сон. Ужасный сон… Я проснулась с таким сердцебиением… И просто не могла не…

— Да что такое? Это уже второй звонок за ночь. Что происходит, черт побери?

— Прости меня, пожалуйста… Ты знаешь, какая я впечатлительная… Иди спать, иди, я не хочу, чтобы ты из-за меня еще простудился… Привет. — Связь прервалась.

Я так и стоял с трубкой в руках, в тишине. Мебель, хоть ее освещала самая обыкновенная электрическая лампа, выглядела как-то странно. Словно человек, который собирался что-то сказать, вдруг спохватывается; мысль его остается невысказанной, и мы так ничего и не узнаем. Все дело, наверное, в самой ночи: в сущности, мы знаем лишь очень малую ее часть, а остальное огромно и таинственно, и в тех редчайших случаях, когда мы туда попадаем, нас все пугает.

Какая, однако, тишина, какой покой; этот почти что гробовой сон городских домов гораздо более глубок и глух, чем ночное безмолвие сельской местности. Но почему все же мне позвонили эти двое? Может, до них дошло какое-то касающееся меня известие? Известие о том, что мне грозит несчастье? Или все дело в предчувствиях, нехороших снах?

Глупости. Я нырнул в постель, с радостью ощутив ее тепло. Погасил свет. Улегся ничком, в своей любимой позе.

И в тот же момент позвонили в дверь. Настойчиво. Дважды. Звук этот ударил меня прямо в спину и отозвался во всех позвонках. Значит, что-то все же со мной случилось или должно случиться, и, судя по столь позднему времени, что-то недоброе, да, наверняка что-то недоброе, зловещее…

Сердце у меня бешено колотилось. Я опять зажег свет, но только в комнате, а в прихожей из осторожности зажигать не стал: как знать, вдруг через какую-нибудь малюсенькую щелочку в двери меня могут увидеть?

— Кто там? — спросил я, стараясь придать своему голосу твердость, но вопрос почему-то прозвучал жалобно, вяло, нелепо. — Кто там? — спросил я снова.

Никакого ответа.

Как можно осторожнее, не зажигая света, я приблизился к двери и, наклонившись, глянул в крошечную, почти незаметную дырочку, через которую все же можно было разглядеть, что делается снаружи. Площадка была пуста, и никаких движущихся теней я на ней не заметил. На лестнице, как всегда, горел слабый, тусклый, мертвенный свет, от которого люди, возвращающиеся вечером домой, как-то особенно чувствуют на своих плечах весь гнет жизни.

— Кто там? — спросил я в третий раз.

Ничего. Но вот послышался какой-то шум. Он шел не из-за двери, не с площадки и не с ближайших лестничных маршей, а снизу, должно быть, из подвала, и все здание от него вибрировало. Так бывает, когда по тесному проходу волокут что-то очень тяжелое, волокут с предельным напряжением сил. Действительно, что-то волокли. И еще в этом звуке слышался — Господи помилуй! — протяжный, невыносимый для уха скрип — так бывает, когда надламывается балка или щипцами выдергивают зуб.

Я не мог понять, что там такое, но сразу же догадался, что это то самое, из-за чего мне звонили по телефону и в дверь глухой и таинственной ночной порой!

Скрежещущий, надрывающий душу звук накатывал волнами, постепенно становясь все громче, словно эту непонятную вещь поднимали вверх. И тут я услышал доносившийся с лестницы непрерывный, хотя и приглушенный гомон. Я не удержался, потихоньку отодвинул цепочку и, приоткрыв дверь, выглянул наружу.