Подходя к хижине Мзеридона, прокаженные спрашивали:

— Разве ты не хочешь услышать новости? Вечером будет фейерверк. Гаспаре обещал про него рассказать. Пойдем — не пожалеешь.

— Друзья, — мягко отвечал он, показываясь на пороге и пряча под белым покрывалом изуродованное лицо. — Я понимаю, что рассказы часовых служат вам утешением. Это единственная ниточка, связывающая вас с внешним миром, с городом живых. Ведь так?

— Так.

— Значит, вы смирились с тем, что никогда отсюда не выйдете. Я же…

— Что ты?

— Я исцелюсь. Я не смирился. И хочу, понимаете, хочу стать таким, как прежде.

Вместе с другими около хижины Мзеридона проходил старый и мудрый Джакомо, патриарх общины. Ему было почти сто десять лет, и вот уже век, как проказа поедала старика. От прежнего тела ничего не осталось: невозможно было различить ни головы, ни рук, ни ног. Превратившись в иссохшую тростинку, патриарх каким-то чудом сохранял равновесие. Его туловище венчал пучок седых волос, потому оно отдаленно напоминало опахало, каким пользуются благородные абиссинцы. Как он видел, говорил и питался — оставалось загадкой. На изъеденном проказой лице, покрытом белой коростой, не было ни одной щелочки. Но это и многое другое — тайны прокаженных. Старый Джакомо лишился всех суставов и передвигался, прыгая на единственной круглой ножке, вроде наконечника трости. Отвращения он, однако, не вызывал и скорее походил на растение, чем на человека. Был он очень добр и умен. И пользовался всеобщим уважением.

Услыхав слова Мзеридона, старый Джакомо остановился и, повернувшись к нему, сказал:

— Мзеридон, бедный мой мальчик, скоро сто лет, как я здесь. Из всех, кого я застал и кто попал сюда позже, никто и никогда не возвращался обратно. Таков наш недуг. Но ты сам увидишь: жить можно и здесь. Мы трудимся и любим. Среди нас есть поэты, портные и брадобреи. И здесь можно быть счастливым или, во всяком случае, ненамного несчастней живущих по ту сторону бастиона. Все дело в смирении. Но горе, Мзеридон, если дух восстает и льстится надеждой на несбыточное исцеление. Тогда сердца наполняются ядом.

Говоря, старец покачивал своим изящным белым султаном.

— Мне нужно, — стоял на своем Мзеридон, — нужно выздороветь. Я богат. Если ты поднимешься на крепостную стену, то увидишь мой дворец с двумя сверкающими серебряными куполами. Там меня ждут мои рысаки, гончие и охотники. И мои юные, нежные наложницы ждут, когда я вернусь. Пойми, мудрая тросточка, мне нужно выздороветь.

— Ах, если бы исцеление зависело от одного желания! — добродушно усмехнулся Джакомо. — Все мы были бы здоровы.

— Чтобы исцелиться, — возразил юноша, — у меня есть никому не известное средство.

— Догадываюсь, — кивнул Джакомо. — Всегда находятся мошенники, которые за большие деньги подсовывают новичкам тайные, чудодейственные мази. В молодости и я клюнул на эту удочку.

— Мази здесь ни при чем. Мое средство — молитва.

— Ты молишь Бога об исцелении? И убежден, что избавишься от недуга? А мы, по-твоему, не молимся? Не проходит и дня, чтоб мы не обращались мыслями к Богу. Однако еще никто…

— Вы молитесь. Верно. Но не так, как я. По вечерам вы отправляетесь за новостями к часовому, а я читаю молитву. Вы трудитесь, познаете науки, забываетесь в азартных играх, живете, как все, а я молюсь, молюсь без устали, исключая минуты, необходимые для поддержания сил. Я молюсь непрестанно — за едой и даже во сне. С недавнего времени я думаю только об одном: встать на колени и взывать к Господу. Молитвы, которые произносите вы, ничего не стоят. Подлинное моление есть невыносимая тяжесть. К вечеру я изнемогаю от усталости. Как нелегко на заре, едва пробудившись ото сна, тотчас вновь приступать к молитве… Порой смерть кажется мне избавлением… Но я собираюсь с духом и падаю на колени. Ты стар и мудр, Джакомо, ты должен меня понять.

В этот момент Джакомо стал покачиваться, силясь удержать равновесие. Горькие слезы залили пепельную корку его лица.

— Правда, правда, — рыдал старик. — И я в твои годы… и я предавался молитвам. Я стойко держался семь месяцев. Уже затягивались раны и кожа становилась гладкой и красивой, как прежде… Я выздоравливал… Но однажды я не выдержал, и все мои усилия пошли прахом. Теперь ты видишь, каким я стал…

— Значит, — сказал Мзеридон, — ты не веришь, что я…

— Да поможет тебе Бог! Мне нечего больше сказать. Да вселит в тебя силы всемогущий Господь, — проговорил старец и поскакал к стене, где уже толпились остальные.

Уединившись в своем жилище, Мзеридон вернулся к молитве, безучастный к призывам прокаженных. Стиснув зубы, обливаясь от напряжения потом, он боролся с напастью, обращаясь мыслями к Богу. И вот отвратительная корка начала постепенно сворачиваться и отпадать, а на ее месте воскресала здоровая плоть.

Слух об этом разнесся по всему лепрозорию. Вокруг хижины стали собираться любопытные. О Мзеридоне пошла слава, что он святой. Удастся ли ему победить болезнь, или столько сил потрачено впустую? Одни говорили, что удастся. Другие сомневались. Юноша был непреклонен.

В один прекрасный день Мзеридон вышел из хижины после двухлетнего затворничества. Солнце осветило его лицо. На нем не было больше следов проказы, оно не напоминало звериную морду, но сияло былой красотой.

— Он исцелился, исцелился! — кричали прокаженные, не зная, плакать им от радости или умереть от зависти.

Мзеридон действительно выздоровел. Теперь, чтобы покинуть лепрозорий, нужно было получить разрешение. Он отправился к врачу. Каждую неделю тот проводил осмотр больных. Оглядев его, врач заключил:

— Считай, что тебе крупно повезло, парень. Должен признать, ты почти здоров.

— Как? Только почти? — В голосе юноши звучало разочарование.

— Взгляни-ка на эту болячку, — ответил врач и дотронулся палочкой до крошечной точки пепельного цвета на мизинце ноги. — Хочешь выйти на волю — избавься и от нее.

Мзеридон вернулся в хижину. От отчаяния у него опустились руки. Ведь он считал себя спасенным и, сбросив груз напряжения, уповал на заслуженную награду. Оказывается, ему предстоит и дальше нести свой крест.

— Мужайся, — подбадривал его старый Джакомо. — Осталось последнее усилие. Главное уже сделано. Было бы безумием отказываться от начатого.

Неприметная морщинистость на мизинце ноги, казалось, не хотела уступать. Прошел месяц беспрестанных, усиленных молитв. За ним другой. Тщетно миновали еще три месяца. Силы Мзеридона были на исходе, когда однажды ночью, ощупывая больную ногу, он почувствовал, что язвы больше нет.

Прокаженные встретили его ликованием.

Наконец-то он был свободен. Перед кордегардией Мзеридон простился со всеми. Старый Джакомо, подпрыгивая, проводил его до ворот. Были проверены документы, скрипнул в скважине ключ, и часовой распахнул ворота.

В лучах утреннего солнца открылся мир, полный свежести и надежд. Шумели леса, зеленели луга, пели птицы. Вдали виднелся город, высились островерхие башни, белели террасы, окаймленные садами, развевались хоругви. Высоко в небе плыли воздушные змеи в виде сказочных драконов, а под ними кипела многоликая жизнь: услады, роскошь, женщины, приключения, двор, интриги, власть, подвиги — царство людей!