Одно выходило облегчение: Митька не думал, как и что рассказывать, что умалить, а о чем вообще не упомянуть. Он отвечал не задумываясь, раз приняв решение говорить правду.

Сюда же принесли обед. Только поэтому Митька догадался, что день подкатил к полудню: ставни не открывали, тонкая полоска света, неторопливо двигавшаяся вдоль стола, не давала точного представления о времени. Капитан вышел, собрав исписанные листы. Пленник ел под присмотром молодого лейтенанта. Тот поглядывал на княжича Дина, на его белые аксельбанты с таком любопытством, что кусок застревал в горле. Капитан Радан умудрялся каким-то образом оставаться дотошным и равнодушным одновременно, и выматывающий допрос не был столь неприятен, как это бесцеремонное рассматривание.

Луч соскользнул со стола, прошел по Митькиному мундиру и исчез в углу, когда барон отложил перо и вызвал конвоира.

Через двор, освещенный факелами, княжич шел медленно. Прохладный ветер, пахнущий тем, что обычно присуще военному гарнизону, был приятен после спертого воздуха комнаты. Голоса, шаги, переклички часовых после монотонного голоса барона казались отдохновением.

Остановились у запертой двери. Митька поднял голову: Первая звезда уже проклюнулась на небе. Вот и закончился день. Странно, но совершенно не волновало, что принесет следующее утро.

Марк спал. Ночью было слышно, как он глухо стонал. Наверняка зажимал себе рот или утыкался в солому. Митька ни разу не повернулся, не спросил – нужно ли помочь, послушно притворялся, что спит. Теперь, наверное, боль утихла, раз смог задремать.

Не успел Митька сесть, как снова раздались голоса и заскрежетал ключ.

– Ужин! – гаркнул солдат, ставя под порог исходящий паром котелок, из которого торчали две деревянные ложки.

Марк молча сел, осторожно прислонившись спиной к каменной стене. В тишине же они и поели, только ложки легонько ударялись о край котелка – каждый старательно зачерпывал со своей стороны. У Митьки не было к Лессу даже легкой неприязни, но он помнил его слова о ненависти.

После еды спокойно предложил:

– Давай перевяжу.

Марк ожег взглядом – Митька думал, что тот откажется, но Лесс неожиданно согласился.

Самым сложным оказалось помнить, что это не Темка.

Митька собрал выпачканные кровью тряпки, бросил к порогу. Неизвестно, как вел себя Марк на допросе, но боль терпеть он умеет. Вот и сейчас: еле руками шевелит, а рубашку натянул. А может, просто не хочет, чтобы застали врасплох.

Княжич оттирал соломой кровь с ладоней, когда снова загремел замок. Марк приподнялся на локтях, в его глазах мелькнуло отчаяние. Митька напрягся: неужели снова на допрос? Кого из них?

Шагнувший внутрь остановился на пороге. Подождал, пока закроется дверь. Митька рывком встал.

– Привет.

От узнавания жеста – почесать в замешательство бровь – растянулись сами собой в улыбке губы. Темка!!!

Они не умели встречаться после долгой разлуки, а уж обниматься и вовсе казалось дамскими штучками – вот и топтались оба у порога.

– А со мной, Торн, ты здороваться не будешь? – раздался насмешливый голос Лесса. Митька оглянулся, удивленный: прозвучало так, словно и не было бессонной ночи, и не Лесс только что скрипел зубами от боли.

– С подлецами не здороваюсь.

Ухмылка – какая-то отстраненная – родилась на лице Марка.

* * *

– …Торнхэл должны были штурмовать позже. Как раз разведку вели, и меня заметили. Вернулись, доложили. Отец решил ударить, был шанс – подземный ход выходил в балку, с замковых стен он не просматривался. Повезло. Я думал – пришла пора яблочки в Садах кушать.

Темка говорил негромко. Марк прислушивался, это было заметно. Во всяком случае, Митьке – друг на Лесса не взглянул ни разу.

– Германа успели пристрелить, он уже к фитилю тянулся. Шакалу бы – шакалья смерть, да не получилось.

– Ножи не нашли?

– Нет. Да я там и не был почти, меня сразу с донесением к королю отправили. Шурку у Александера выпросил, он ищет.

Митька чуть прикусил губу: пропавшее оружие – плохая примета.

– Как рука?

– Да ну, ерунда. Честно говоря, я после того, как у пушки постоял, так и забыл. Со страху, наверное, – фыркнул Темка.

А Митьку познабливало с той минуты, как друг рассказал про неудавшийся пушечный выстрел.

– Я говорил с королем, – Темка помедлил. – Он сказал, что многое зависит от тебя. Будет проще, если ты уйдешь из рода.

Марк повернул голову, глянул с интересом. Митька растер в пальцах попавшийся в соломе колосок. Запахло не трухой – соком листьев плюща.

– Понимаешь, я ненавижу войну. Я помню, как ты мечтал сражаться, – он слабо улыбнулся, плеснулась перед глазами речка Красавка, послышался Темкин голос: «В скучное время мы живем!» – А я вот теперь – ненавижу. Милостью Матери-заступницы клянусь, готов на многое, чтобы остановить мятеж. Даже на предательство. Но мое имя касается только меня и рода Динов.

Марк встал, неловко цепляясь за стену. Отошел к окну. Он стоял совсем рядом, демонстративно повернувшись спиной.

* * *

Темка глянул поверх плеча Марика: Первая звезда ярко горела на небе. Летние ночи короткие.

– Нет, не так!

Он вздрогнул от яростного Митькиного полушепота:

– Мое имя касается короля – я присягал ему на родовом мече. Тебя: если потом отказываться от родового оружия, то такая клятва стоит не дороже шакальих потрохов.

А Марик отказался, некстати вспомнилось Темке. Тот словно почувствовал, глянул быстро через плечо и снова повернулся к окну. Митька замолчал. Они оба теперь смотрели на Лесса. У того чуть ниже лопатки расплылось кровавое пятно, проступило через повязку и рубашку.

Тишина, разбавленная пением сверчка.

– Вы можете говорить свободно, – разбил ее Марк. – Все равно завтра меня казнят.

Митька на мгновение метнулся взглядом в сторону. Вот балда! Разве же он виноват в том, что Крох – да, Крох! – трусливая сволочь? Темка специально повторил про себя: «Крох. Марик Крох», – но вспыхнули в темноте орлиные перья, вспомнилось тепло нагретой в ладони рукояти ножа.

– Торн, ты не знаешь – петля, плаха или расстрел? – бывший побратим спросил, не поворачиваясь; его темные волосы падали на воротник светлой батистовой рубашки, словно очерчивая границу.

– Готовят плаху, – сказал Темка, разглядывая порванное кружево на шее Марка.

Лесс чуть шевельнул лопатками.

– Король… Он не поверил мне.

Не страх – горечь, такая, что Темка еле удержался, чтобы самому не передернуть плечами. Митька стиснул руки.