по матери Дубягская и француженка-гувернантка моей сестры. Как и большинство наших знакомых, мы вынуждены были выменивать у крестьян продукты на картины и мебель. Я помню, что огромный дубовый буфет с резными сценами завоевания Мексики Кортесом местный зажиточный крестьянин увез из нашей столовой в обмен на мешок муки. Понятия не имею, что он собирался с ним делать – буфет, по-моему, был слишком большим, чтобы его можно было собрать в крестьянском доме.

Иногда я выходил в заброшенный теперь большой Царскосельский парк, спрятав под штатским плащом легкую мелкокалиберную винтовку французского образца – «франкотту». Время от времени мне удавалось подстрелить ворону. Бабушка наотрез отказывалась даже пробовать мясо этой, как она считала, нечистой птицы. Как-то раз мы двое суток вымачивали тушку вороны в уксусе, что сделало ее мясо немного мягче, а затем подали ее бабушке под видом голубя; ей очень понравилось.

Письма из Тобольска

Перед самой Пасхой 1918 г. мы получили неожиданный подарок – превосходный окорок. Его прислала маме из своей сибирской ссылки, из Тобольска, императрица Александра Федоровна. Окорок был прислан посылкой; это, должно быть, и есть тот сверток, который упоминает императрица в письме от 3/18 февраля 1918 г., которое можно увидеть на рис. 28.

Сейчас, пожалуй, стоит дать краткий обзор жизни императорского семейства после революции – в каком-то смысле это будет продолжением главы 2, где я уже описывал некоторых из тех людей, которых упомяну. Вернемся на год назад.

В момент революции февраля/марта 1917 г., приведшей к власти Временное правительство, трое из детей императора были больны корью; его семью тогда содержали под арестом в царскосельском дворце. Этот домашний семейный факт, разумеется, не облегчал никому из них жизнь.

В мамином дневнике за 3 [16] апреля [1917 г.] записано:

«Ел[изавета] Ник[олаевна] Курисс передала мне слова священника отца Афанасия из церкви Знам[ения], что Государь теперь часто плачет во время службы, но она холодна и непроницаема – «гордыня та же».

12/25 апреля следующая запись:

«Сегодня интересное письмо от Т[атьяны] Н[иколаевны] – она изнывает без работы… «Так странно сидеть по утрам дома, быть в добром здравии и не идти на перевязку!» Она расспрашивает обо всем… «О[льга] и М[ария] еще в постели, я гуляю с папой и работаю в саду»…»

На той же странице, но уже в записи за следующий день, 13/26 апреля 1917 г., мама добавляет:

«Сегодня я ходила к коменданту дворца Коровиченко – спросить, действительно ли эта переписка совершенно разрешена, или она позволяется только a contre-coeur [т. е. неохотно]…»

И на следующей странице:

«Он прочел мое письмо – «Разумеется, оно будет передано, и, в общем, с детьми можно переписываться, но я вынужден просить по возможности не писать Алекс [андре] Фед [оровне]». При этих словах в его лице мелькнуло что-то жесткое – в целом у него интересное умное лицо, но очень усталое, подполковник, очевидно пехотный, со значком, кажется, Юридической академии. Керенский рекомендовал его как друга (на каком-то митинге радикальных партий)…»

Далее мама пишет о визите Керенского в городскую управу на следующий день и о его отказе перевести императорскую семью в Петропавловскую крепость в Петрограде.

«Все это появилось на следующий день в газете; там было сказано, что после этого Коровиченко сказал в защиту переписки с детьми: «Они были работницами; они работали как настоящие сестры [милосердия] – как же можно лишить их на Пасху радости общения с бывшими пациентами или товарищами по работе. Все письма проходят через меня, и все они совершенно невинны. Часто пишут сестра Хитрово и другие сестры – такие письма я передаю. Но у меня целая коробка писем от семьи Романовых – такая переписка не разрешается».

Далее мама замечает:

«Священник отец Афанасий говорит, что они [императорское семейство] чисты, как дети, от всех обвинений в измене, которые на них возводят – они не понимают своего положения».

Запись за 25 апреля ⁄ 8 мая 1917 г.:

«Наши загадочные намеки не поняты – очевидно, они очень тяжело переносят полную отрезанность от мира. Татьяна пишет Рите [Маргарите Хитрово]: «Почему это Вар [вара] Аф[анасьевна Вильчковская], Валентина] Ив[ановна Чеботарева], Вера Иг[натьевна Гедройц] не пишут прямо «шефу» [императрице]? Они что, боятся?» Жаль бедняжек, но я не смогла бы написать ей – в конце концов, она виновница, даже если невольная, и на ней лежит ужасная ответственность».

Запись за 15/28 мая 1917 г.:

«…если честно, есть ли среди нас хоть кто-нибудь, кто хотел бы возвращения старого во всей его полноте – влияния А [лександры] Ф [едоровны, императрицы] – в те дни, когда приходится переживать «правительственный кризис». И при всех тех новых несчастиях, что обрушиваются на Россию, так больно сознавать, что именно она в основном виновна во всем этом – если бы не она, если бы не ее роковое вмешательство в политику, если бы не Гришка [Распутин] и не те роковые назначения Штюрмера, Протопопова, Голицына – имея в виду мягкосердечие Государя [царя], можно было бы иметь ответственный Совет министров, твердость руководства, да и широкие социальные реформы тоже. Но армия и форма правления остались бы неизменными».

6/19 августа 1917 г.:

«18 июля [10 августа 1917 г.] я впервые узнала, что в ночь на 1 [14] августа вся царская семья будет увезена… 30[68] [июля/ 12 августа] я поздравила Татьяночку с именинником и закончила так: «А вы, родная детка, позвольте старой В [алентине] И[вановне], которая вас очень любит, перекрестить и крепко расцеловать вас». Я получила ответ и от нее, и от ее матери – уже после их отъезда… Очень жалею, что не смогла поцеловать Татьяну и лично с ней проститься – но любезность со стороны [не читается, очевидно, А.Ф., императрица] я выношу с трудом. Мне ее страшно жаль, и все же так больно, что я не в состоянии испытывать к ней прежние теплые чувства, в конце концов, она ужасная причина всех несчастий нашей земли, она погубила всю свою семью, несчастная – больная душой, больная мистицизмом и гордыней…»

Через две страницы:

«Когда поезд тронулся, почти никто не отдал честь… так закончился этот акт трагедии, последний эпизод царскосельского периода. Что ждет их в Тобольске?» [69]

На следующей странице:

«Отношение простых людей – солдат – иронично и враждебно. Утром я вошла в 7-ю палату, все способные ходить торопливо одевались – куда? «Мы слышали, сегодня увозят Николушку-дурачка, мы хотим пойти посмотреть». На мое замечание, что грешно бить лежачего, получен ответ: «А он что с нами сделал, что Россия