В общем, когда после года разлуки Мод увидела его в Каире, она так встревожилась, что решила поговорить с его врачом. Молодой доктор выслушал ее и пожал плечами.

Ну, что я могу сказать. В пятьдесят лет организм его изношен на все восемьдесят. А все его образ жизни, вы знаете об этом?

Конечно.

Ну что же вы хотите.

Мод посмотрела себе на руки. Повернула их ладонями вверх.

Но нельзя ли что-нибудь сделать?

Что, вернуть годы назад? Нет. Что-то изменить? Да, он мог бы, но и это может оказаться поздновато.

Что изменить, доктор? Имя? Лицо? Место рождения?

Да, я знаю, устало сказал тот. Знаю.

Мод покачала головой. Ее разбирала злость.

Нет, думаю, вы ничего не знаете. Мне кажется, вы слишком молоды, чтобы судить о таком человеке, как он.

Может быть. Молодым я был, в Смирне мне было всего пятнадцать лет.

Она прикусила губу и потупилась.

Простите, пожалуйста. Я не знала.

А вы и не обязаны были знать.

* * *

Прошло два года, и настал последний вечер, который они провели вместе. Они поехали в пустыню к пирамидам. Стерн взял с собой выпить, и Мод сделала пару глотков из металлической чашки. Раньше она часто болтала, чтобы поддержать его настроение, но в тот вечер не могла. Ждала, почувствовав неладное.

Есть какие-нибудь новости от Бернини? спросил он наконец.

Он потер лоб.

В смысле, о нем.

У него все хорошо. Пишут, что ему нравится играть в бейсбол.

Настоящий американец.

Да, и школа ему подходит, он получит профессию и потом сможет обеспечивать себя. Ему сейчас лучше всего жить и учиться там, ты же знаешь, как я этому рада. Но меня все-таки беспокоит, что ты отправил его туда на свои деньги, у тебя же самого почти ничего нет.

Нет, это неважно, не думай об этом. Ты сама бы так поступила на моем месте, просто мне легче было собрать деньги.

Он еще выпил.

Мод, ты после войны, наверное, поедешь домой?

Да, чтобы быть с Бернини, но как же это будет странно, столько времени прошло. Боже мой, тридцать пять лет, я уже не могу называть Америку домом. У меня нет дома. А ты?

Он молчал.

Стерн?

Он принялся искать бутылку, пролив то, что оставалось в чашке.

А, я останусь здесь. После войны все переменится. Англичане и французы на Ближнем Востоке выдохлись. Будут большие перемены. И все возможно.

Стерн?

Да.

В чем дело?

Он попытался улыбнуться, но улыбка потонула во тьме. Она вынула чашку из его дрожащих пальцев и налила ему еще.

Когда это случилось? спросила она спокойно.

Двадцать лет назад. По крайней мере, так я себе говорю. А возможно, было всегда. Начало обычно трудно найти. Может быть, его надо искать еще в Йемене.

Стерн?

Да нет, наверное. Зачем мне теперь тебе лгать? Почему я вообще лгал? Да ты знаешь почему. Я не тебе лгал.

Я знаю.

И всегда-то так, всегда. Я никогда не был им ровней. Якуб, Стронгбоу, Валленштейн, я, отцы, сыновья и святые духи, все перепуталось, но я не мог не думать об этом по одной причине. В общем, я не смог этого сделать. Я ничего не смог из того, что могли они. Мне до них далеко. Йемен, воздушный шар, как все это безнадежно. Но то, другое, тоже было уже тогда. То, что случилось двадцать лет назад. Так что я не во всем лгал. Почему ты сегодня об этом вспомнил?

Не знаю. Вообще-то знаю, конечно. Потому что всегда помнил. Ни на день не забывал. Помнишь, я рассказывал тебе, как умер Стронгбоу. Вот со мной будет не так, я не во сне умру.

Стерн, нам не дано этого знать.

Может быть, но про себя я знаю. Скажи, когда ты узнала по морфий?

Неважно.

Все равно скажи, когда?

По-моему, очень давно.

Когда?

Однажды, когда мы ночевали вместе в Стамбуле, я видела твой черный кейс. Я проснулась утром, когда ты еще спал, а он лежал возле тебя на полу.

Но ты и до этого знала, правда? Чтобы знать, тебе не нужно было видеть кейс.

Наверное, нет, да какая разница?

Никакой. Просто интересно. Я-то изо всех сил пытался выглядеть по-другому.

Ты не просто пытался. Ты был другим.

Он замолчал, словно сбившись с мысли. Она ждала продолжения, но он молчал.

Стерн?

Да.

Ты собирался рассказать мне, когда это случилось. Когда это было.

То есть когда это, по-моему, было. То время, которое я сам себе определил.

Ну?

Он медленно кивнул.

Ладно. Это называлось Смирной. Я там готовил встречу. О'Салливан должен был впервые встретиться с Сиви. Я не говорил тебе раньше о Сиви. Он был не тем, за кого себя выдавал. Мы много лет работали вместе. Фактически с самого начала. Он был мне очень хорошим другом. Самым лучшим, не считая тебя.

Значит, тогда, у Босфора, когда ты спас мне жизнь, ты шел к нему?

Да.

Иисус, шепнула она, ну что я за дура, как же я не догадалась.

Но Стерн расслышал лишь первое слово. Он уже был не здесь.

Иисус, говоришь? Да, он тоже там был. Маленький темноволосый человек, моложе, чем его изображают. Но та же бородка и те же глаза. Ходил с револьвером. Застрелил одного человека в голову. И Дух Святой тоже там был, половина тела у него была бордового цвета. А сам Бог? Его я не видел, но он, наверное, тоже был там, и не с пустыми руками. С ножом или с телом. Там все были, в том саду.

Стерн?

Да, сад. Точно, тогда все и случилось.

Стерн?

Он издал горлом какой-то животный звук.

Прямо в начале нового века, вот когда это случилось. Сразу после того, как мир Стронгбоу и Валленштейнов погиб в Первой мировой войне. Он, их мир, не пережил безымянных пулеметов, безликих танков и облаков ядовитого газа, который убивал разом смельчаков и трусов, как сильных, так и слабых, хороших и плохих вместе, так что стало уже неважно, какой ты. Да, их мир умер, нам нужен был новый, и мы получили его, мы получили наш новый век в восемнадцатом году, и Смирна стала первым актом, прелюдией ко всему прочему.

Стерн?

Ты спрашиваешь когда. Всего лишь двадцать лет назад и навсегда, и какой же сад поджидал нас.

Стерн подобрал нож, Джо видел, как он это сделал. Он видел, как тот взял девочку за волосы и запрокинул ей голову. Он увидел тоненькую белую шею.