Идти в одиночку оказалось еще сложнее. Гримберт быстро понял это, едва блекло-серый отсвет рассвета лег на снег. Теперь у него не было идущего впереди проводника, который обходил невидимые под белым покровом рытвины и ямы, указывал на осыпи и опасно колеблющиеся булыжники. Теперь он сам себе был и авангардом, и обозом. И, судя по скорости и беспомощности, все-таки более обозом.

Терморегулировка в доспехе работала так скверно, что Гримберт так и не смог согреться. Одно спасало – воспринимая через нейроштифты ощущения стального тела, он почти переставал ощущать сигналы того кома искалеченной плоти, что прятался внутри. Иногда это помогало.

Никчемная железяка. Ни один рыцарь, будь это даже самый опустившийся раубриттер из нищих западных земель, не осмелился бы нанести на ее серые, как у бродячего пса, бока свой герб – это покрыло бы его позором на семь поколений вперед. А ведь доспеху полагается и имя…

Гримберт с трудом сдерживал тяжелый, дребезжащий в легких смех, размышляя о том, какого названия заслуживает эта рухлядь.

«Ржавый Воитель». «Колченогий Гном». «Грохочущий Утиль».

Нет уж, он не собирался давать этой куче лома ни имени, ни даже прозвища, чтоб ненароком не протянуть между ними тончайшую, как нейросвязь, нитку. Как только он будет в силах, он продаст эту кучу хлама, хоть бы даже и на ярмарке, беда только в том, что едва ли в Салуццо найдется идиот, готовый выложить за нее больше пары монет.

«Нет, – подумал он, ощущая, как желание смеяться угасает само собой, точно угли от костра. – Беда в том, что никто не даст мне такой возможности».

Он шел без остановок до самого полудня, но когда обернулся, чтоб оценить пройденный путь, оказался неприятно удивлен – цепочка оставленных им следов была совсем не так длинна, как ему представлялось. Штатный одометр доспеха был примитивно устроен и пройденное расстояние считал в милях, но не доверять его показаниям у Гримберта не было оснований. Четыре мили – шесть с половиной километров.

Гримберт с удовольствием сплюнул бы в снег по традиции «альбийских гончих», если бы плевок не повис на внутренней обшивке бронекапсулы. Четыре мили! Даже хромая собака сделает больше. Но выбора у него не было. Он продолжал идти, выдерживая заданное Берхардом направление.

Не раз у него возникал соблазн свернуть в сторону. Карты Альб из памяти доспеха прилично устарели и пестрели заметными неточностями, но все еще в общем относительно верно трактовали окружающий его пейзаж. Он то и дело отмечал уходящую в сторону тропу или уютную долину с ровным спуском или манящий перешеек… Возможно, там, где нет снега, ему удалось бы затеряться, оторвавшись от погони. Мучимый тревогой и вынужденным бездельем, Гримберт все утро рассматривал карты, но так и не сменил направления. Берхард указал ему нужный курс, а он определенно относился к людям, которые знают, что говорят.

Берхард… Он ощутил неприятное щекочущее чувство в груди, похожее на прикосновение мохнатой паучьей лапки. Твой Берхард сейчас, должно быть, уже в двадцати милях отсюда, идет по тропе, ведущей к Бра, и беззаботно насвистывает. Вернувшись домой, он выпьет пару стаканов дрянного вина и поздравит себя с тем, что прожил еще день, сохранив голову. А баронская корона… К чему корона, если не на что ее надеть?

* * *

Берхард появился уже после полудня. Бесшумно возник за ближайшей скалой, точно сотканный из снежной крупы, и, легко нагнав, пошел сбоку. Шаг у него был короткий, но удивительно легкий и стремительный, он без затруднений выдерживал темп стальных ног доспеха. Некоторое время они молча шли плечом к плечу. «Доблестный рыцарь и преданный оруженосец», – подумал Гримберт со смешком. У этой шутки была кислая уксусная отдушка, из-за которой он испытал изжогу. Насколько он сам, трясясь в этой ржавой банке, не походил на доблестного рыцаря, настолько мрачно шагающего однорукого Берхарда было сложно принять за оруженосца.

– Дело скверное, мессир, – он соизволил открыть рот лишь спустя несколько минут. – Может, даже паскуднее, чем мне мыслилось поначалу.

Гримберт ощутил колючее оледенение где-то в кишечнике.

– Что ты узнал? – требовательно спросил он. – Сколько их?

– Ночью было пятнадцать. Но теперь уже тринадцать. Двух я из аркебузы ухлопал, очень уж позиция была удачная… Дальше искушать судьбу не стал, уж не обессудь, иначе бы они сами меня железом нашпиговали. Очень уж ловкие черти и с оружием управляются отменно.

– Кто они?

– Не понять. Только не иберийцы, это уж как Бог свят, и, сдается, не местные. Не из Салуццо то бишь. Говорят по-франкийски, но говор чудной, незнакомый. Никогда такого не слышал. Впрочем, особенно-то я к их шатрам не совался, потому как пулю получить неохота, так, неподалеку уши погрел. Зато разузнал, кто у них главный.

– Кто? – резко спросил Гримберт.

Берхард потер грязным пальцем щеку.

– Как его, собаку… Мессир Лаудо, что ли.

– Лаудо?

– Вроде того. Имя чудное, не из наших краев.

Гримберт ощутил, как тяжело пульсирует в груди сердце. Точно не мощный насос, гонящий по жилам кровь, а какой-то жабий пузырь, способный лопнуть в любой миг.

– Лаубер? Может, его звали Лаубер? Вспомни!

Берхард быстро закивал головой.

– Ах, черт, в самом деле, Лаубером они его кликали. Мессир Лаубер, вот как.

– Мессир Лаубер…

– Так они его называли. Видать, важная птица, а?

Будь на месте его никчемной развалины «Золотой Тур», уже ощутил бы тревожные перемены в самочувствии хозяина. Изменившийся пульс, мгновенно поднявшееся давление, резкое повышение ритма сердцебиения и дыхания… Заботливый «Тур» уже ввел бы ему дозу синтетического психолептика, чтобы успокоить нервную систему, толику кроверазжижающего, немного эфир бензоилэкгонина[52], чтобы прийти в тонус…

– Проклятый падальщик… – процедил он, не разжимая губ. – Даже сюда… До самого ада…

– Не падальщик, – Берхард мотнул головой. – Не та порода. Скорее, ястреб. Такие вонзают когти в спину так, что кости трещат. И добычу выслеживать тоже умеют.

Гримберту захотелось от отчаяния садануть стволом орудия по гранитному валуну, как кулаком.

Лаубер. Злой призрак страшного прошлого. Он последовал за ним и в страшные Альбы. Даже если Гримберт сломает шею, рухнув в древнем доспехе с высокого утеса, первой же фигурой, встретившей его в аду, станет он – ядовитый змей, граф Женевский.

– Рыцарей среди них нет?

– Не родился еще тот дурак, что рыцаря в горы потащит. На перевале оно одно, а тут… Пффф.

Лаубер осмелился вылезти из гнезда без своего «Уранового Феникса»? Подумав несколько секунд, Гримберт пришел к мысли, что это не так уж невероятно. Во-первых, от рыцарского доспеха почти нет проку в горах, чему он сам – явственный пример. Лучше двигаться налегке и быстро, чем громыхать по глубокому снегу, ежеминутно рискуя накликать обвал себе на голову. Во-вторых, вполне может быть, что граф пребывает в Салуццо инкогнито. В этом случае знакомый на всю империю доспех и подавно станет обузой.