Испуганнное личико кивнуло, стартовики подняли змея на вытянутых руках, чтобы поймать ветер, мгновенье подождали и разом выбросили его вверх с края стены. Змей стал падать, и Шеф заметил, что ветер у стены завихряется. Затем начался подъем, моряки вытравливали толстый основной трос и тонкие тросы управления, едва ли нужные теперь, когда Толман уже так ловко научился работать боковыми крылышками. Шеф восхищался искусностью мальчика, ровно ведущего змея вверх и в подветренную сторону. У самого короля лучший полет длился считанные минуты. Однажды, когда наступит мир, он научится летать лучше.

– Они по-прежнему показывают свои фокусы, – сказал император своему новому папе, Петру II, который в миру звался Эркенбертом. Они стояли среди развалин ризницы, много лет назад разрушенной маврами. Святое Копье, как всегда, покоилось на левой руке императора, в зажиме рядом с лямкой щита. Позади четыре рыцаря Грааля охраняли реликвию и реющее над ней знамя. Все это находилось далеко в тылу, но не из-за страха смерти, а из опасения, что святыни могут попасть в руки язычников. «Я больше не буду оставаться в тылу», – подумал Бруно. Ярость начинала переполнять его. Враги бросают вызов не только императору, но и самому Спасителю, Его Церкви и Его земным святыням. Язычники добрались уже до Священного города, находились почти на расстоянии выстрела от стены Леонины и Базилики святого Петра, самого сердца христианской веры. Сегодня с этим должно быть покончено.

– Если они попробуют еще раз, у меня тоже есть в запасе фокус, – отозвался Эркенберт. – Но они уже опускают змея. К счастью для себя.

– Что ты разглядел? – спросил Шеф.

Мальчик отвечал прямо из седла, не стараясь выбраться.

– Внутрь от стены стоят пехотинцы в доспехах, вон там, – он показал рукой. – Примерно две или три сотни. В другой стороне никого не видать.

«И всего-то», – подумал Шеф. Конечно, многих просто не видно. Но враг понес огромные потери.

– Всадников нигде нет?

– Нигде. Я видел императора. Он был позади меня, в разрушенном здании с остатками белого купола. Думаю, что это был он. Рядом с ним стоял человек в черном, а позади – знамя.

– Какой рисунок был на знамени?

– Похож на твой амулет, государь. – Толман кивком показал на серебряную лесенку, видневшуюся под разорванной рубахой Шефа.

«Если бы мы только могли стрелять с небес, – сказал себе Шеф. – Или сбрасывать зажигательную смесь Стеффи. Тогда император был бы убит и война бы кончилась. Все войны бы кончились».

«Проблема войны машин в том, – отозвался ему внутренний голос, – что машины рано или поздно появляются у обеих сторон. Одни и те же машины. В этом и заключается истинный смысл „Песни гигантских женщин“, с которой однажды познакомил тебя Фарман».

– Поднимись еще раз, – сказал Шеф. – Посмотри, нет ли в этих стенах проходов где-нибудь рядом с императором. Проходов, до которых мы могли бы добраться. Мы могли бы попытаться сделать вылазку.

Испуганное личико кивнуло, стартовики разошлись по своим местам. В двухстах ярдах от них Эркенберт удовлетворенно вскрикнул, увидев, что змей снова поднялся над стеной. Из-за развалин ризницы вышли рабочие, вбили в землю прочный пятифутовый столб, прикрепили на него конструкцию, напоминающую перевернутое железное стремя, а поверх нее установили самострел. Огромный самострел, шести футов в размахе.

– Это тисовое дерево, – сказал Эркенберт. – Вегеций не раскрывает секрет стали, из которой язычники делают свои самострелы. И про эту штуку он тоже ничего не объясняет. Я сделал ее, когда мы увидели, как змеи взлетают над иудейской крепостью. Это будет первое испытание нового оружия, во славу святого Петра и его Святого города.

Толману и раньше, при осаде Септимании, доводилось видеть летящие в него стрелы, выпущенные на авось императорскими солдатами. Он знал, что пущенная точно вверх стрела пролетит меньше, чем стрела, пущенная вдоль земли. Он не боялся вражеских луков, и даже арбалеты, которые имелись только в армии Пути, не смогли бы его достать. Когда первая стрела в ярд длиной просвистела рядом с ним и навылет пронзила боковое крылышко, он не понял, что это было. Затем прямо под собой он увидел вновь натянутый самострел и понял, откуда грозит опасность.

– Он сигналит, чтобы его опускали, – сказал глядевший в подзорную трубу Шеф. Человек около троса начал подтягивать его, собирая кольцами себе на локоть, поскольку лебедки у них уже не было. – Что-то идет не так.

Вторая стрела попала уже в корпус змея, собственно говоря, целящимся больше ничего и не было видно. Она ранила Толмана в колено. Мальчик задергался от боли, и змей чуть не потерял ветер. Потом Толман справился с собой, постарался развернуть машину так, чтобы помогать тянуть ее вниз, но чтобы при этом поток попадал на плоскости чуть-чуть снизу и змей не начал падать. Его подтянули вниз, и дальность для выстрела из самострела уменьшалась. Тисовый самострел перезаряжался дольше, чем арбалеты с ножной рейкой, два человека просто тянули изо всех сил тетиву и зацепляли ее за храповик. Однако они вполне успевали сделать третий выстрел.

Толману оставалось до сулящей безопасность стены каких-то десять футов, когда тянущиеся подхватить его люди услышали свист стрелы, увидели, как его личико исказилось и тело дернулось от удара. Но они все еще не знали, куда он ранен. Поймав змея над зубцами стены, люди попытались достать мальчика из седла. Но не смогли его сдвинуть, он будто застрял. Потом Шеф залез внутрь, чтобы разрезать упряжь, и увидел огромную стрелу, пронзившую седло и все тело насквозь. В четыре взмаха ножа Шеф разрезал веревки, вытащил Толмана вместе с седлом и стрелой. Мальчика невозможно было положить, мешала стрела. Шеф стоял, прижимая ребенка к груди, и кровь струилась по его рубахе.

– Где Ханд? – крикнул он.

Маленький лекарь уже был здесь. Он принял ребенка с рук Шефа, бережно положил его на бок и быстро разрезал седло и одежду. Уселся на корточки и ободряюще похлопал Толмана по щеке. Шефу уже доводилось видеть, как Ханд это делал. Это означало смертный приговор.

– Не надо ничего говорить, – успокаивающе пробормотал он. Но на лице Толмана теперь была написана не только боль, но и тревога. Он пытался сказать что-то, повернул лицо к Шефу. Король склонился над ним, стараясь расслышать слова умирающего. Это что-то связанное с императором…

– Что? Что это было? – спросил он.

Голова мальчика склонилась набок, и Ханд выпустил ее из рук, профессиональным жестом закрыл глаза умершего. Он взглянул на своего повелителя и бывшего друга с отвращением и ненавистью, которые снова и снова охватывали его в этом походе. Шеф не обратил на него никакого внимания.

– Он что-то увидел. Он пытался мне что-то сообщить. Что-то важное. Есть у нас другой змей? Кто-нибудь еще сможет подняться вверх?

– Они притащили и твой змей, тот, большой, – раздался чей– то голос.

– Ты сможешь посмотреть сам, – сказал другой.

– Ешли не намерен пошлать еще одного пачана, – сказал третий. Это Квикка, все так же шепелявит из-за выбитого переднего зуба. Шеф вдруг вспомнил, как ударил его ночью, грозился снова сделать рабом. Но не мог вспомнить, из-за чего. На всех обращенных к нему лицах был написан гнев, даже презрение. Раньше он с подобным не сталкивался, и это со стороны его собственных людей, которых он освободил из рабства. Хотя нет, такой взгляд он однажды видел. У Годивы. Из-за него Шеф и отправился в этот поход.