– Скотч, пожалуйста. Чистый. Двойной.

Тут, по крайней мере, можно было выпить, не опасаясь, что какой-нибудь алкаш тебя облапает, полезет целоваться или предпримет жалкую попытку подкатить. Этот город кишел совершенно неинтересными мужчинами; им было нечего ей предложить, у них были лишь костюмы, безвкусные ботинки и галстуки.

На табурет через один присела женщина в брючном костюме цвета алебастра, и Лилли метнула на нее гневный взгляд. Почему люди не видят, что другой пришел в бар просто выпить в одиночестве и побыть наедине со своей яростью и виной? Неужели это не очевидно? Неужели не заметно, что я ощетинилась, как дикобраз, и хочу побыть одна?

Но незнакомка не пошевелилась, и Лилли повернулась, чтобы сказать о своем желании вслух, но засмотрелась на суровую красоту этой женщины. Той было далеко за шестьдесят, возможно, даже ближе к семидесяти. Серебристые волосы до плеч мягкими волнами обрамляли лицо. Глаза у нее были голубые, того оттенка, что выцветает с возрастом. Даже отвернувшись, Лилли видела ее отражение в зеркале. Незнакомка заметила, что та смотрит на нее, но даже не дрогнула.

Женщина заказала водку со льдом и кусочком лимона. Лилли порадовалась, что обе они не пили коктейли; в груди потеплело.

Малышка-барменша спросила Лилли, нужно ли повторить, и Лилли кивнула. Другая женщина, получив водку, опрокинула ее одним глотком и попросила еще, кивнув малышке-барменше и бросив на нее короткий взгляд.

Лилли на миг забыла о баре, о незнакомке и подумала о работе, о том, насколько успешным была ее деятельность психотерапевта. Кого-то из мальчиков, с кем она работала, удалось спасти – в некотором роде: их забрали в приемную семью, кто-то начал курс психотерапии и лечения от психических расстройств. Так говорилось в отчетах, которые Лилли заполняла. Но она почти не навещала своих бывших подопечных. И, по правде говоря, как бы она ни старалась, ситуация, похоже, не улучшалась.

Она подумала о своих кошмарах. Об этом ужасе, который видела каждую ночь.

Подумала о своей личной жизни. Смех, да и только.

И когда женщина пересела на соседний табурет, Лилли замерла как статуя. Что бы ни случилось, это все равно будет лучше, чем ее жизнь сейчас. Лучше, чем тонуть в этом болоте.

– Не хочу вмешиваться, – сказала женщина, – но я заметила, что у вас идет кровь.

Пусть сердце станет твердым, как бейсбольный мяч.

Лилли подняла руку и рассмотрела ее в зеркале. Действительно, кровь. Она похожа на Ванессу Редгрейв.

– Дайте салфетку, пожалуйста. И стакан воды, – попросила она барменшу. Искоса взглянула на незнакомку.

– Все в порядке. Правда. Оцарапалась, наверно. Содрала корочку.

– Тут, наверно, целая история, – сказала женщина. – Непохоже на бумажный порез.

Она была права. Лилли знала, где поранилась. Оцарапалась о бетонную стену после того, как ушла от Микаэля; оцарапалась нарочно, не в силах дать себе ничего, кроме боли. Он забрал пуповину, а она забрала историю о потерянной девочке, что была где-то там, в мире, и что ей было с этим делать? Она не знала. А теперь и Микаэль пропал. И если его найдут, ему конец.

Ей стало тошно от собственной бесполезности. Как всегда, возникла отчаянная жажда действия: хотелось кого-нибудь ударить, устроить сцену, вызволить этого мальчишку, сделать так, чтобы он оказался на свободе, даже если в процессе у него случилась бы очередная вспышка гнева. Что угодно, лишь бы его не наказали; тогда он навек станет мужчиной, творящим насилие. Поэтому она оцарапала руку там, в исправительном учреждении для несовершеннолетних – чтобы не ощущать беспомощность и оцепенение; а у входа в бар, должно быть, оцарапала ее снова, чтобы почувствовать себя живой. Но это была слишком долгая история; стоит ли рассказывать ее непричастному незнакомому человека? Ее вечная проблема.

– Нет. Это не бумажный порез, – ответила она.

Вытирая руку салфеткой, Лилли украдкой взглянула на женщину. Та отчасти напоминала призрак или образ, придуманный художником, – светло-серый костюм, серебристые волосы, глаза прозрачные, как вода. Ее словно специально подослали, чтобы она сделала выбор, не свойственный ей, специально подбросили женщину такую, которую воображение Лилли не могло даже нарисовать.

Женщина положила на барную стойку сомкнутый кулак. Лилли уставилась на него. Она явно что-то сжимала в кулаке. От любопытства зачесалась шея. Они переглянулись.

Тут женщина перевернула руку и разжала кулак. На ладони лежала монетка.

– Я видела, как вы уронили это, прежде чем зайти в бар, – произнесла она. – Решила, вы захотите это вернуть.

Дурацкая монетка. Но не успела Лилли ответить, как женщина бросила монетку в оставшуюся на дне стакана водку, ополоснула ее в стакане с прозрачной жидкостью и достала. – Это довольно ценная вещь. Монетка со Свободой с растрепанными волосами. 1793 год. Думаю, вам не стоит ее выбрасывать. Думаю, вам стоит ее сохранить. – Она бросила монетку в стакан Лилли. – Поверьте, я разбираюсь в монетах, – сказала женщина и подняла воротник серого костюма, – у меня есть такая же.

О боже. Ей попалась старуха-нумизматка. Еще этого не хватало.

– Вы собираете монеты? – Лилли смотрела в свой бокал. Взгляд ее был пуст и прозрачен, как спирт.

– Нет, – отвечала женщина. – Меня интересуют не только монеты. – Она глотнула помутневшую водку. – Но у меня есть коллекция определенных… предметов, которые я насобирала за годы.

Лилли и притягивала эта женщина, и отталкивала. Существовало ли слово для определения этого чувства? Она заказала им еще по одной. Пили молча, сидя совсем рядом.

– После третьего бокала плечи расслабляются, замечали? – наконец проговорила женщина и встала с табурета. – И грудь раскрывается навстречу… навстречу всему. Знаете, как это бывает? – Она готовилась уйти. Но не спешила. Провела рукой по серебристым волосам.

Волосы у нее были густые – великолепная копна седых волос. Она была высокой, широкоплечей;

Лилли заметила это, когда она встала. Она посмотрела на нее в зеркало, собралась с духом. Пусть незнакомка на нее посмотрит, пусть их глаза встретятся…

– Пили когда-нибудь опиумный чай? У меня осталось немного. Я живу здесь, совсем рядом. Рука сразу перестанет болеть.

Лилли невольно признала, что в тот момент ей больше всего хотелось попробовать опиумного чая дома у этой странной женщины. Она не знала почему, и ей было все равно. Вдруг больше никто и никогда не предложит ей выпить опиумного чая? К тому же рука ее пульсировала от боли. И клитор, совсем чуть-чуть.

Стены коридора в квартире незнакомки были увешаны изображениями змей. Там были открытки, фотографии, картины, рисунки, даже яркие кусочки змеиных шкурок – сотни шкурок, пришпиленных к стене.

Пока они