две ее дочери. На этой улице смешивался разный люд: недавние заключенные и узники работных домов; обеспеченные дельцы, банкиры, адвокаты и судьи; шлюхи, воры, трактирщики и завсегдатаи трактиров; лавочники, фабричные и заводские рабочие. Все мешались в одну толпу, и дети – повсюду были дети. Дети работали в притонах и борделях, выходили на панель и обслуживали клиентов; у этих детей не было другого дома, только улица.

За восемь долларов я мог бы взять пять унций опиума, пойти домой и достать свой курильный набор – лампу, губку, морскую раковину с опиумом, ершик для прочистки трубки, ножницы и иглу. Но в притоне меня окружили бы заботой; здесь мать и дочери приготовили бы мне откидную койку, кальян и трубку, подали бы опиум в жестяной баночке и постоянно справлялись бы обо мне – по-родственному, посемейному.

В ту ночь на верхней койке надо мной лежала девочка, на вид не старше семнадцати и, судя по платью, из высшего общества; она была без сознания и витала в своих грезах. Справа лежал старик, которому могло быть сто лет. Я уснул.

Потом раздался взрыв.

Он сотряс кровати, мое тело и все здание. Стало светло; должно быть, наступило утро. Вчерашней девочки и старика уже не было; их койки заняли другие, пришедшие, пока я спал. Голова ударилась об изголовье. Я встал, но не торопясь; другие уже стояли у окна. За их головами я ничего не видел, но слышал их голоса.

Пожар.

Взорвался дом; теперь он горел. Я видел в окне мерцающее пламя.

Я взял пальто и выбежал на улицу, надеясь, что тебя не было рядом со взрывом; пробежал мимо твоего дома, и когда посмотрел наверх, мне показалось, что я увидел тебя в окне – тебя и еще сотни детских лиц, прижавшихся к стеклу.

Но то, должно быть, была опиумная галлюцинация.

Где ты? Я ничего не понимаю.

Фредерик

Моя дорогая Аврора,

Я все сделал, как ты сказала.

Обнаружив, что ты исчезла, стал ждать появления таинственного предмета.

В день, когда твой подарок принесли, я очнулся ото сна, в котором боролся с рукой, существовавшей отдельно от тела. Это была гигантская рука, и она меня переборола. А все потому, что во сне эта рука была гораздо выше меня ростом. И я, разумеется, был голый. Хотя сон закончился ничем, я проснулся уставшим; рука меня вымотала. Во всех смыслах.

В день, когда принесли подарок, я открыл дверь в халате.

– Что угодно? – раздраженно выкрикнул я, услышав стук в дверь.

На пороге стоял испуганный посыльный. В его руках была коробка, в каких обыкновенно доставляют розы с длинным стеблем, и сердце мое растаяло; я даже немного улыбнулся, ‹…›

Я отсыпал посыльному гораздо больше монет, чем тот заслуживал, закрыл дверь и отнес коробку в кровать. На ней не было подписи. Я поднял крышку, приготовился вдохнуть аромат роз…

Аврора, в коробке лежали не розы.

Там лежала твоя нога. Нога, которую я для тебя сделал.

Тогда-то я и вспомнил твои слова. «Фредерик, если меня скоро не станет, жди появления одного предмета. Это мой подарок, обладающий для нас с тобой особой важностью».

Я зарыдал. Теперь смысл этих слов – «меня не станет» и «подарок» – наконец дошел до меня, и части головоломки соединились. Я понял, что вряд ли увижу тебя снова.

Держа в руках – нет, не твою ногу, а ногу, которую я для тебя сделал, – я кое-что заметил. Листок бумаги. Записку, вложенную в протез. Мои руки задрожали.

Я достал из ноги твое письмо.

Мой кузен. Моя любовь – о Фредерик, есть ли другое слово, которым мы можем называть наши чувства? Что за избитое слово – любовь; его лишили смысла.

Любовь моя. Я должна с тобой поделиться. Это станет моим прощальным подарком. Есть одна история, связанная с этой прекрасной ногой.

Бывает, я ощущаю свою недостающую ногу в руке – это происходит почти всякий раз, когда я тебе пишу. «Фантомная конечность», так это называется. Я знаю, что некоторые ампутанты испытывают боль на месте несуществующей конечности; другие просто ощущают фантомную руку или ногу. Многим детям, которых я приютила за эти годы, это хорошо знакомо. (Да-да, детям. Моим подопечным. Не делай вид, что удивлен, кузен. Неужто ты думал, что в комнате номер восемь мы предаемся плотским утехам? Нет, там происходит нечто куда более оригинальное.)

Это ощущение… его трудно описать. Похоже на чесотку, но гораздо слабее; ощущается в той части ноги, что ближе всего находится к месту ампутации. Я читала, что некоторые ученые полагают, будто тело хранит воспоминания, некогда обитавшие в этих отнятых участках, и даже после потери конечностей воспоминания иногда дают о себе знать. Один мой знакомый врач, Сайлас Уир Митчелл, выдвинул теорию, что причиной этих ощущений может быть активация периферической нервной системы. А как же те, кто уже родился без рук и ног, спросила я его однажды после интенсивного сеанса в Веревочной комнате. Ведь таким пациентам тоже знакомо ощущение фантомных конечностей. Он признал, что эти случаи остаются загадкой.

Иногда я представляю комнату, где хранятся все наши отнятые конечности. Большинству людей это зрелище покажется гротескным, но по мне, так эта комната невозможно красива. Конечности выглядят богато и роскошно, как драгоценности, короны, старинные бархатные платья и шляпы с перьями. Отделенные от прежних тел, они так прекрасны, что начинают жить своей жизнью и становятся предметами искусства.

Рука становится лицом.

Когда я пишу тебе, кузен, я чувствую свою ногу. Она не ощущается фантомной, не ощущается фантазмом; она как будто существует на самом деле. Много раз я поднималась из-за стола без своего любимого протеза и падала навзничь, забыв, что одноногая женщина должна помнить о равновесии.

Я выбрала этот момент во времени, чтобы признаться, как сильно тебя люблю.

Когда я лежала в госпитале и восстанавливалась после ампутации – это был не тот госпиталь, где убили и украли мою ногу, а другой, далеко – я бредила от боли и обезболивающих, так что, можно сказать, несколько недель я провела в состоянии между болью и наслаждением. Мой дорогой, хочу, чтобы ты понял, что все это происходило в реальном месте. Обычный мир вокруг, врачи и сестры, заходившие