Алиса спустилась поздороваться. Она была очень оживлена, ее щеки порозовели от радости:

— Как хорошо, что вы помогаете друг другу. Будь построже с Акселем, а то он только делает вид, что работает.

— Я уже заметила, — засмеялась Грета.

Грета Стирнлоод была дочерью промышленника, державшего большой пакет акций, среди прочего — в «Сааб Сканиа»[38]и «Эншильда Банкен».[39]Грета росла с отцом — родители развелись, когда она была совсем маленькой, и с тех пор девочка не видела свою мать. Отец очень рано — может быть, еще до ее рождения, — решил, что дочь станет скрипачкой.

Когда они поднялись в музыкальную студию Акселя, Грета подошла к роялю. Блестящие локоны рассыпались по плечам. На девушке была белая блузка и юбка из шотландки, синий вязаный жилет и полосатые колготки.

Она достала скрипку из футляра, закрепила подбородник, хлопчатобумажной тряпкой стерла остававшуюся на струнах канифоль, приготовила смычок и поставила ноты на пюпитр. Быстро проверила, не расстроился ли инструмент от холода и перепада влажности.

Потом они приступили к занятиям. Грета играла как всегда, полузакрыв глаза, обратив взгляд внутрь себя. Длинные ресницы бросали трепещущие тени на цветущее лицо. Аксель сразу узнал пьесу: первая партия Пятнадцатого струнного квартета Бетховена. Серьезная глубокая тема.

Аксель слушал, улыбаясь и думая, как музыкальна Грета. Искренность ее интерпретаций внушала ему уважение.

— Прекрасно, — сказал он, когда она закончила.

Грета перевернула нотный лист и подула на ноющие пальцы.

— Трудно решить… это папа выбрал, что мне играть. Он сказал, чтобы я играла Тартини, скрипичную сонату соль-минор.

Она замолчала, взглянула в ноты, посчитала шестнадцатые и пропела про себя сложное легато.

— Но я чувствую себя неуверенно.

— Можно послушать?

— У меня плохо получается. — Грета покраснела.

Она с напряженным лицом сыграла последнюю фразу — прекрасную и печальную, но к концу потеряла темп, в том месте, где высокие звуки должны были взметнуться тревожным пламенем.

— Черт, — прошептала она и сунула скрипку под мышку, чтобы отдохнуть. — Я нагоняла после болезни, работала как зверь. Надо было больше учить шестнадцатые и триоли…

— А мне понравилось это покачивание. Как будто ты наклонила большое зеркало.

— Я сыграла неверно, — перебила она и покраснела еще сильнее. — Извини, но ты просто хочешь быть любезным. Так не пойдет, я должна играть правильно. Идиотизм — я вчера весь вечер не могла решить, должна ли я выбрать пьесу полегче или бросить все силы на сложную.

— Ты же можешь сыграть обе.

— Нет, это рискованно. Дай мне несколько часов — часа три, и я, может быть, завтра поставлю на Тартини.

— Ты не можешь выбрать Тартини только потому, что твой папа решил…

— Но ведь он прав.

— Нет, — сказал Аксель и медленно свернул косяк.

— Я могу сыграть ту, что полегче. Но ее, боюсь, будет недостаточно. Все зависит от того, что выберете вы с тем японским парнем.

— Нельзя так думать.

— А как можно? Я еще ни разу не видела, как ты занимаешься. Что ты будешь играть? Ты хотя бы решил?

— Равеля.

— Равеля? Не занимавшись? — рассмеялась Грета и спросила: — А если серьезно?

— «Цыган» Равеля — и ничего другого.

— Аксель, прости, но это же безумие, сам понимаешь. Сложная пьеса, очень быстрый темп. Ты слишком самонадеян.

— Я хочу играть, как Перлман, но не торопясь… потому что на самом деле здесь не нужен быстрый темп.

— Аксель, в этой пьесе быстрый темп обязателен, — улыбнулась Грета.

— Да, если ты заяц и за тобой гонятся… а волк может позволить себе никуда не бежать.

Грета утомленно взглянула на него:

— Где ты это вычитал?

— Приписывают Паганини.

— Ясно. Ну, тогда меня беспокоит только мой японский соперник. — Грета положила скрипку на плечо. — Ты не занимаешься, Аксель, и ты не сможешь сыграть «Цыган».

— «Цыгане» не такая трудная пьеса, как считается, — сказал Аксель, зажигая папиросу.

— Ну-ну, — улыбнулась Грета и снова заиграла.

Однако она быстро прервалась и серьезно посмотрела на него.

— Так ты будешь играть Равеля?

— Да.

Грета стала еще серьезнее.

— Ты меня обманывал? Тайком разучивал пьесу четыре года или как?

— Я решил только что. Когда ты спросила.

— Ну ты и дурак!

— Меня не волнует, буду я первым или последним. — Аксель улегся на диван.

— А меня волнует, — просто сказала Грета.

— Знаю, но так круг возможностей расширяется.

— Это не по мне.

Грета снова заиграла Тартини, на этот раз лучше, но все равно прервалась и стала отрабатывать сложное место.

Аксель зааплодировал, поставил пластинку Боуи The Rise and Fall of Ziggy Stardust and the Spiders from Mars и опустил иглу. Снова лег, закрыл глаза и запел:

— Ziggy really sang, screwed up eyes and screwed down hairdo. Like some cat from Japan, he could lick’em by smiling. He could leave’em to hang…

Грета поколебалась, отложила скрипку, подошла к нему и взяла у него папиросу. Несколько раз затянулась, закашлялась и снова отдала ему.

— Глупый ты, — и вдруг провела пальцем по его губам.

Она наклонилась и хотела поцеловать его в губы, но промахнулась и попала в щеку, прошептала «прости» и снова поцеловала. Дальше они целовались — осторожно, ищуще. Аксель стащил с Греты жилет, ее наэлектризованные волосы тихо затрещали. Коснулся ее щеки, Грета шлепнула его по руке. Оба нервно улыбнулись друг другу и снова поцеловались. Аксель расстегнул пуговицы белой отглаженной блузки, чувствуя маленькие груди Греты через простенький лифчик. Грета помогла ему снять футболку. Длинные волнистые волосы девушки пахли снегом и зимой, но ее тело было горячим, словно только что испеченный хлеб.

Они перешли в спальню и опустились на кровать. Дрожащими руками Грета сняла юбку с запахом и, придерживая трусики, стащила толстые полосатые колготки.

— Ты чего? — прошептал он. — Хочешь идти до конца?

— Не знаю… а ты?

— Не хочу, — улыбнулся он.