поняла, что если хочешь добиться чего-то от мужчин, нужно позволить им поверить в то, что всё решают они.

– Если так должна поступать женщина, то я не хочу ею быть.

Леда глубже оседает в постели. На ее руках появились новые морщины, выпирающие вены тянутся точно реки.

– Но ты женщина. У кого еще есть столько же силы духа, как у тебя? С самого своего рождения ты была любимицей отца. Какой царь предпочтет дочь сыновьям?

– Хороший царь.

Леда берет ее руку в ладони, теплые, почти что жаркие.

– Мы возлагали на тебя большие надежды. Отец слишком сильно давил на тебя, стремясь с помощью твоего брака заключить влиятельный союз. И он тебя уничтожил.

Ее слова колют, точно жало.

– Он не уничтожил меня.

– Но ты несчастна. – Леда отставляет кубок, и ее голова падает на плечо. Она устала. – Мне нужно поспать, – говорит она, пока ее глаза медленно закрываются. Почти сразу же ее дыхание становится громче, а рука безвольно падает.

Клитемнестра еще долго сидит на кровати матери. Леда права. Всё детство она стремилась быть безупречной, одерживать верх во всех состязаниях, одновременно исправляя всё, что было не в порядке. Она делала так, потому что родители приучили ее так поступать. Но той девочки – необузданной и отважной, всегда испытывающей собственную храбрость и оберегающей своих любимых, – давно уже нет.

Как Леда может этого не видеть?

Коридоры смердят воспоминаниями.

Кому-то другому пришлось бы постараться, чтобы уловить запах, погребенный под ароматами масел из купальни и пряных трав из трапезной. Но только не Клитемнестре. Она хочет уйти в свои покои, зарыться лицом в овечьи шкуры и исчезнуть, но мертвые где-то здесь, отчаянно жаждут воззвать к ней.

Стены на ощупь холодные, безжизненные. Старинные темные камни хранят в себе кровь ее Тантала, его последние слова и вздохи. Последние крики и слезы ее сына. Его убили на руках у илотки – Марпесса, так ее звали. Он должен был быть на руках матери.

Ей полагается оплакивать мужа и сына в царской гробнице, где их прах покоится в золоченых урнах. Но там ее ждут лишь тишина и холод, ничего больше.

Воспоминания о них – здесь; в эти стены просочилась их боль – в каждую трещинку, во все угольки факелов.

Тантал и ее сын умерли здесь и останутся замурованы здесь, пока жизнь в Спарте беспощадно и безразлично продолжается без них.

– Ты простила его, перед тем как он умер? – спрашивает Клитемнестра. Она целую ночь скиталась по коридорам, внутри всё горело, воспоминания вонзали в нее свои когти, и теперь она снова в комнате матери, готовая выплакать свое горе.

– Кого? – спрашивает Леда и глядит, как в тумане.

– Отца.

Леда вздыхает.

– Прощать – не наше дело. Прощение всегда в руках богов.

Клитемнестра отворачивается от матери.

– Ты ничего не сделала. Ты знала, что он задумал, и не сделала ничего, чтобы защитить меня. Ты столько лет лгала ради Елены, оберегая ее, но не нашла способа защитить меня.

– Я узнала обо всем, когда было уже поздно, – качает головой Леда. – И ты это знаешь. Я нашла их, когда они были уже мертвы.

– Я говорю не об их смерти, – отвечает Клитемнестра. – Я говорю о моем браке. – Леда закрывает глаза, кажется, что она вот-вот заплачет, но Клитемнестра продолжает говорить. Она слишком долго держала эти слова внутри. – Ты могла предупредить меня, помочь мне. Но ты молчала, а меня в это время продали монстру.

– Это Спарта. Желание царя – закон. Честь каждого мужа, жизнь каждой женщины, – всё принадлежит ему. Да, у меня была власть. Да, я правила вместе с твоим отцом, но я никогда не была свободна. Как и все мы.

– А как же моя честь? – огрызается Клитемнестра. – Ты представить себе не можешь, что я вынесла ради царской прихоти. Нет никакой чести в том, что тебя насилуют и избивают. Так думают только глупцы.

Леда тяжело вздыхает. Холод пробирает их до костей, и Клитемнестра ждет, что сейчас мать попросит у нее прощения, хоть и понимает, что этого будет недостаточно.

Но вместо этого Леда говорит:

– Я никогда не рассказывала тебе, как стала женой твоего отца.

«Мне всё равно, – хочет сказать Клитемнестра. – Уже слишком поздно для твоих историй». Но язык во рту тяжел, как камень.

– Помнишь, я рассказывала тебе о Гиппокоонте и о том, как он сверг твоего отца? До того как Геракл помог ему отвоевать обратно трон, Тиндарей бежал вместе с Икарием. Они приходили с мольбами ко многим царям, пока их не приютил Фестий, мой отец. Фестий кормил и принимал Тиндарея как родного, но попросил кое-что взамен.

– Жениться, – говорит Клитемнестра.

– Жениться. Я была молодой, непослушной, но любимой дочерью отца. Я думала, что меня сложно полюбить, но Фестию нравилось, что я вечно бунтовала. Когда он предложил мне выйти замуж за Тиндарея, я согласилась. Я думала, что так он будет счастлив, будет гордиться мной. Пришел наш зимний праздник, когда все девушки танцуют в честь богини Реи. Это было мое самое любимое время года: мы надевали платья, маски из перьев и бегали по лесу, где живут духи. Мы пели звездам, прося тепла зимой и дождей летом. Твой отец наблюдал за мной. У него была такая темная и теплая кожа – мне казалось, что такими же должны быть солнечные земли, из которых он прибыл. Я позволила ему коснуться перьев на моем платье, а он сказал, что я самая красивая девушка из всех, что ему доводилось видеть. Лес его услышал, потому что вскоре запели соловьи. Я пошла на звук их песен и увела Тиндарея прочь от света факелов, в густую, дикую часть леса, где длинные ветви деревьев скрывали любые тайны. На следующее утро он попросил моей руки.

Во время своего рассказа Леда не смотрит на нее, ее взгляд устремлен в окно, в сторону далекого леса, где на ветру покачиваются деревья.

Клитемнестра разглядывает свои руки.

– Твой брак тоже был результатом политического союза, но это не значит, что ты понимаешь, что я чувствовала.

– Это правда. – Она хватает Клитемнестру за запястье, и та чувствует былую силу матери, ее смелость. – Если бы можно было вернуться назад, я бы всё изменила. Я бы встала на твою сторону и воспротивилась твоему отцу. – Взгляд Леды исполнен печали. – Если ты и правда похожа на меня, тебе будет сложно простить, и всё же я надеюсь, что ты поймешь: мне тоже было непросто.

Над ними сгущаются тучи,