По дороге я раздумываю — отправиться ли в покои Дюваля, или встретить его снаружи. Наконец решаю, что ему следует как можно скорей узнать о случившемся, причем от меня, а не от кого-нибудь постороннего. Опять же и тела кто-то должен прибрать.

На спине расползается влажное пятно, рана тянет и жжет. Я все время оглядываюсь: по крайней мере, за мной не тянется по полу кровавый след.

Во внутреннем дворе замка царит полная неразбериха: гарцуют и отдуваются кони, всадники покидают седла, лают и виляют хвостами собаки, кто-то выкрикивает приветствия. С шестов свисают два крупных оленя. Я улыбаюсь. Нынче явно день удачной охоты — как за пределами дворца, так и внутри. Я держусь подальше от толкотни, высматривая Дюваля.

С таким же успехом я могла бы позвать его по имени. Он поворачивается в мою сторону, я перехватываю его взгляд. Между нами установилась связь, и мне это очень не нравится.

Дюваль спрыгивает с седла и направляется ко мне:

— Ты что тут делаешь?

Я молча смотрю ему в глаза.

— Боже милостивый, — вырывается у него.

Уж эта мне его способность проникать в мои мысли!

Дюваль наклоняется вплотную — пусть всем остальным кажется, что он целует меня, — и я вынуждена напомнить себе, что это лишь предосторожность от слишком чутких ушей.

— Кто?.. — спрашивает он.

— Охрана Немура.

Темная бровь ползет вверх:

— То есть не одного?..

— Одного — за измену. Второго — из самозащиты.

— Это тебе из обители прислали приказ?

— Нет. Я пошла помолиться о душе Немура. Потом меня потянуло в его покои. Там я увидела охранника с меткой на лбу — и перешла к действиям. — Я не могу истолковать выражение его лица и на всякий случай поясняю: — Я пыталась задавать ему вопросы, господин мой, но он не пожелал говорить. По крайней мере, в тот момент.

Эти слова для Дюваля — что для собаки косточка, упавшая перед самым носом.

— Ты пообщалась с его душой?

Сглотнув, я продолжаю:

— Ему дали целый мешочек дукатов. Те, кто заплатил, взяли в заложники его жену и ребенка. Его последние мысли были о них; умирая, он вознес кратенькую молитву, чтобы им позволили жить, ведь он сделал все, что от него требовали.

— А о тех, кто требовал, он перед смертью не думал?

Я отрицательно качаю головой, потом вздрагиваю и морщусь — движение потревожило порез на спине.

— Стражник их не знал. Человек, с которым он имел дело, носил низко спущенный капюшон, а встречались они всегда в глубоких потемках.

Дюваль вздыхает:

— Где же тела? Полагаю, я нужен тебе, чтобы прибраться?

— Они в покоях Немура. Если ты ими займешься, я лучше пойду.

Тут он в первый раз замечает незнакомый плащ, в который я кутаюсь:

— Это чей плащ?

Я хочу передернуть плечами, но боль мне мешает:

— Одного из людей, которых я…

Нетерпеливо буркнув, Дюваль срывает плащ с моих плеч и тотчас ахает. Я выворачиваю шею и вижу, что вся спинка платья промокла от крови.

— Надо этим заняться, — говорит он, поспешно водворяя плащ на место.

— Не следует ли тебе сперва заняться телами, пока их кто-нибудь не нашел?

Мгновение он это обдумывает. Потом бережно подхватывает меня под локоть:

— Мы пойдем вместе. — И ведет меня ко дворцу.

— Куда?

— В мои покои. Промоем твою рану, и я избавлюсь от тел. Будет на мне должок перед Чудищем.

Войдя в замок, Дюваль ловит первого подвернувшегося пажа.

— Вот, — говорит он, вручая мальчику монетку. — Иди отыщи барона де Вароха, которого еще зовут Чудищем. Знаешь его?

Мальчик, просияв, кивает.

Дюваль ерошит ему волосы пятерней:

— Скажешь, пусть немедля идет ко мне в северную башню.

Паж поспешно откланивается и припускает бегом. Он умело лавирует среди толпящихся придворных и слуг, а те, в свою очередь, едва его замечают.

Дюваль молча ведет меня дворцовыми коридорами к северной башне. Там мы идем прямо в спальню, минуя внешние комнаты, где громоздятся завалы мебели и вещей.

В спальне комнатный слуга распаковывает хозяйскую одежду. Дюваль поспешно отсылает его прочь. И я краснею при мысли о том, что, должно быть, подумал челядинец.

Дюваль велит мне сесть на постель и поворачивает к себе спиной.

— Я не кукла, господин мой, — вырывается у меня. — Лучше скажите, что вы хотите сделать, и я все исполню сама.

Он что-то неразборчиво бурчит, потом тюфяк проминается — это он сел сзади меня. Его тело так близко, что я чувствую идущий от него жар. Так хочется откинуться назад, погружаясь в это тепло. Он стаскивает с моих плеч похищенный плащ, и я шиплю от боли: холодный воздух чувствительно обжигает порез.

Дюваль так долго молчит, что я едва не начинаю вертеться, но боюсь, как бы не стало еще больней. Когда его пальцы добираются до моей шеи, я отстраняюсь еще до того, как успеваю осознанно подумать об этом и спохватиться.

— Ты что там делаешь? — Собственный голос кажется мне слишком тонким.

— Хочу рану осмотреть, а лиф платья мешает, — говорит он. — Я его и снимаю, все равно безнадежно испорчен.

— Нет-нет! — Я спрыгиваю с кровати и поворачиваюсь к нему лицом.

В груди трепещут крылья бабочек: я в ужасе.

Он не должен это увидеть! Кто угодно, только не он!

Дюваль смотрит на меня как на полоумную:

— Хочешь, за лекарем пошлю?

— Нет, — отвечаю я, чувствуя себя в ловушке.

Лекарей я и так-то не люблю, а они, небось, еще вопросы начнут задавать, на которые мне отвечать совсем не захочется! Но и Дюваль ни в коем случае не может смотреть на мою несчастную спину. И я говорю:

— Если оставишь меня в покое, я и сама прекрасно о себе позабочусь.

Он недоверчиво хмыкает:

— В самом деле? Это что, еще одно чудо Мортейна? Его посвященные способны изгибаться таким образом, чтобы промывать раны на собственной спине? — И добавляет, желая успокоить меня: — Если волнуешься насчет платья, я уверен, аббатиса все поймет правильно.

Но конечно же, платье волнует меня в самую последнюю очередь. Я так паникую, что даже не могу дышать.

В памяти разом оживает вся грязь, которая с самого младенчества летела в мою сторону. И ведь кто честил меня из-за шрамов? Крестьяне, которым не привыкать было к разного рода безобразиям и уродствам. Другое дело Дюваль! Он благородных кровей, он рос при дворе, среди роскоши и красоты. Моя спина обещает стать самым отвратительным зрелищем, какого когда-либо касался его взор, и перенести это я не могу.