— Мадам Динан могла запросто рассказать д'Альбрэ.

— Верно, однако эти двое — враги известные и явные. Меня куда больше заботят враги тайные и неведомые. Удалось ли французам подкупить кого-то в Тайном совете? И если да, то кого?

— А с какой бы стати тайным советникам продавать им Немура?

— Вот в том-то и вопрос, — говорит Дюваль. — И еще: что они могут предпринять дальше?

— Мы-то что собираемся предпринимать? — говорю я. — Теперь, когда не стало Немура, какие возможности остаются у герцогини?

— Император Священной Римской империи, — без колебаний отвечает Дюваль.

— Тогда, вероятно, нам стоило бы встретиться с его посланником?

— Это ясно, — задумчиво произносит Дюваль. Потом наконец-то отрывает взгляд от доски, и я вижу, до какой степени он устал. — Чудищу надо помочь с уборкой тел. Я осмелился распорядиться, чтобы ужин тебе принесли в комнату — не придется сидеть со всеми в большом зале.

— Ты очень добр и заботлив, господин мой.

Он коротко кивает:

— Могу я еще что-то сделать для тебя, прежде чем уйду?

«Верни мне спокойствие духа!» — так и подмывает ответить.

Вместо этого я лишь прошу разрешения воспользоваться его столом и перьями для письма — хочу сообщить настоятельнице наши последние новости.

— Конечно, — говорит он и уходит.

Оставшись одна, я заново обретаю способность дышать. Решившись доказать себе самой, что у него нет надо мной власти, я бегло обыскиваю кабинет, но ничего интересного не обнаруживаю. Ни тайных писем, ни спрятанного оружия, ни единой мелочи, которая намекала бы: на самом деле он не тот, кем хочет выглядеть, — не преданный единокровный брат герцогини Анны.

После безрезультатного обыска я с тяжким сердцем приступаю к письму. Нужно очень многое поведать аббатисе, но вопросов, которые я хотела бы задать, еще больше. Нет ли у нее каких предположений относительно того, кто мог убить Немура? Не отказалась ли она от своих подозрений в отношении Дюваля? Можно ли мне с чистой совестью трудиться заодно с ним на благо герцогини? А любовь? Что говорит о ней наше учение? Грешно ли перед Мортейном ее к кому-либо испытывать? Уж верно, не слишком грешно, ведь, если верить де Лорнэю, между ним и кем-то в монастыре водилось нечто вроде любви.

Или, может, их связывала не любовь, а лишь страсть? Я подозреваю, что монастырь не возражал бы, обзаведись мы, послушницы, любовниками. Зря ли сестры так усердно наставляли нас в этом искусстве — не для того ли, чтобы мы на деле применяли полученные уроки?.. Но влюбиться по-настоящему — это, я полагаю, совсем другое дело. Попахивает оскорблением священных основ. Одно сердце не может служить двум повелителям одновременно!

Конечно, ничего подобного в своем письме я не написала. Вместо этого добросовестно изложила все, что возымело место в течение последних нескольких дней. Обещание д'Альбрэ силой, если понадобится, принудить Анну к соблюдению брачного договора; появление герцога Немурского с более чем заманчивым предложением; его предательское убийство и то, как Мортейн привел меня к двуличному стражнику.

Я с тяжелым сердцем заканчиваю письмо, уж очень скверные новости приходится сообщать в монастырь.

Делать мне больше нечего, и я пользуюсь свободным временем, чтобы черкнуть письмецо Аннит. Перо так и летает по пергаменту: я щедро изливаю подруге свои сомнения и заботы. Спрашиваю, известно ли ей о мизерикордии и о той милости, которую ее посредством Мортейн оказывает Своим жертвам. Я повествую о нежном побеге любви, который готов был процвесть между юной герцогиней и мужественным Немуром, и о том, как безжалостно этот побег был растоптан. И напоследок интересуюсь, известно ли Аннит что-нибудь о любовных связях посвященных монахинь вне монастырских стен.

Последние строки дописываю уже не без труда: наваливается усталость. Я складываю и запечатываю оба письма, потом возвращаюсь к себе в комнату — ждать, когда доставят мои вещи и, среди прочего, клетку с Вэнтс.

Остаток дня и затем вечер тянутся нескончаемо. Я разрываюсь между «хочу» и «не хочу». Я не хочу, чтобы Дюваль заходил сегодня ночью в мою спальню. Я вымотана и сбита с толку — хуже, чем когда-либо в жизни. И в то же время… в то же время я ужасно боюсь, что он не придет.

Правда состоит в том, что я уже вообразить не могу ночь без него.

Что ж, на сей счет я могла бы не беспокоиться. Дюваль постоянен, словно морской прилив. Сегодня он приходит даже раньше обычного, желая проверить, как я себя чувствую и не сильно ли беспокоит меня рана.

— А ты не спишь, — говорит он, беззвучно проскальзывая в дверь.

— Не сплю, — отвечаю я.

Делаю движение, чтобы сесть, и вздрагиваю от боли.

— Да лежи ты! — восклицает он резко и спешит к моему ложу.

В комнате разожжен огонь, чтобы мне было тепло, и я хорошо вижу Дюваля в бледно-оранжевых отсветах пламени. На лице у него щетина, и очень хочется потрогать, погладить ее и узнать, какая она на ощупь. Вместо этого я тереблю пальцами край покрывала.

— Тебе не надо чего-нибудь? От боли? — спрашивает он. — Чего-нибудь, чтобы уснуть?

— Нет, господин мой.

Некоторое время он молчит, я лишь чувствую его взгляд.

— Я бы посмотрел твою рану, вдруг начала воспаляться.

Я потрясенно вскидываю глаза:

— Нет, я бы почувствовала воспаление. Там все хорошо.

Он криво улыбается:

— Так и знал, что ты это скажешь. — Он тянет ко мне руку, и я застываю неподвижно. Длинный палец касается моей щеки — едва уловимо, точно падающая снежинка. — Думается, нечего мне тут делать, — произносит он, и его голос полон желания и сожаления. — По крайней мере, сегодня.

С этими словами он уходит, а я еще долго ворочаюсь, безуспешно пытаясь уснуть.

Утром Дюваль и большая часть придворных снова уезжают на охоту. Идет рождественский пост, и три дня в неделю считаются «тощими», но все же съестные припасы в замке быстро подходят к концу. Вдобавок вельможи взвинчены и злонравны, и охота затеяна в надежде не только пополнить кладовые, но еще и дать обитателям замка возможность выплеснуть скопившееся напряжение.

Сегодня мне вменено в обязанность служить герцогине в ее солярии. Весь день сидеть под придирчивым взглядом мадам Динан для меня — нож острый, но ни на что большее я пока не гожусь. Вообще-то я собиралась наудачу побродить по дворцу, ища случая за кем-нибудь подсмотреть, но Дюваль отговорил, напомнив, что почти все будут на охоте.

Герцогиня сидит в лучах холодного зимнего солнца, вливающегося сквозь окна солярия. Ее младшая сестра Изабо лежит рядом на кушетке. Фрейлины расселись кто где. Особого веселья не чувствуется, сама герцогиня выглядит осунувшейся и бледной. Лишь мадам Динан бодра, как птичка, и я заново присматриваюсь к этой особе. Могла ли она подстроить убийство Немура? Неужели до такой степени жаждет посадить на трон Бретани своего полубрата — д'Альбрэ?