Под Ленинградом, в деревне Выра, воспетой Пушкиным и Набоковым, живет архитектор-реставратор Александр Семочкин. Он нередкий гость и в ленинградском „Пятом колесе“, и на московском телеэкране. Но среди многих интересных, хотя и не бесспорных, идей этого человека мне хотелось бы выделить одну — это мысль о витализации экономики XXI века. То есть о создании такой экономической системы, которая была бы приближена к законам существования живого организма. Для города — это деиндустриализация городской экономики. По Семочкину, заводы должны быть построены по безотходному принципу и вынесены за черту города. Город становится средоточием науки, культуры и ремесла. Причем промышленность производит лишь полуфабрикаты вещей, пригодные к дальнейшей ручной обработке. Речь, конечно, идет не о приборах или транспортных средствах, а об очеловечении вещей, среди которых живет человек: то, что доведено рукой человека, а не машиной, всегда будет лучше, дольше и надежней служить человеку. А главное, нести на себе неповторимую печать мастерства, то есть то, чем так нравятся нам вещи доиндустриальной эпохи. Ну а крестьянский уклад, не чураясь всех удобств цивилизации, вновь может стать подлинно крестьянским, когда вместо химии и железа мы станем вкладывать в нашу землю доброту. И лошадь опять станет символом русской деревни, потому что пахать удобней на тракторе, а вот в лес ехать за спиленным деревом на тракторе — преступление.

Многоукладность экономики как раз и подразумевает экологическую и нравственную чистоту человеческого бытия. Так что рождение парламента, рождение свободного политического волеизъявления советских граждан — это и путь к тому, чтобы услышать друг друга. А услышав вместе найти приемлемые формы сосуществования людей с людьми, а человека с природой.

И вновь вернусь к проблеме частной собственности. Экономисты нередко называют наши колхозы псевдокооперативами, ибо, выходя из колхоза, крестьянин не может забрать свой пай. А пай как раз и составляет главную доминанту кооперативного уклада. Он — не только твой вклад и твой труд, но и твой риск, то есть мера твоей ответственности за общее дело. Сталин ликвидировал понятие пая уже в 1931 году, и с этих пор крестьянин мог из колхоза только бежать, как бегут из тюрьмы или из ссылки. Так колхозы из коллективной собственности крестьян перешли в разновидность собственности партийной бюрократии. В 1987 году был принят закон о кооперации, но в нем снова ни слова о принципе паевого участия в деле.

Дикость? Конечно. Но уже в другую сторону. Если в колхозном уставе 1931 года отсутствие пая говорило об огосударствлении коллективной собственности, то здесь за псевдокооперативностью скрывается форма предпринимательской, частной собственности. Раз нет пая, значит, организатор кооператива — один или вместе с поставленными им на ключевые должности компаньонами — становится действительным владельцем предприятия, а остальные работники — лишь временная наемная сила, ничего не решающая и заинтересованная только в количестве денег за свой труд. И возникает капиталистическое предприятие, лишь прикрытое „социалистической“, кооперативной вывеской. Нет пая — работника можно уволить. Нет пая — нет и контроля за деятельностью верхушки псевдокооператива. И нет никакой заинтересованности в качестве производимого, в перевооружении мощностей и вкладах в технологию.

Самое поразительное, что в первых вариантах закона паевой принцип был заложен. Но элементарное отсутствие здравого смысла у тогдашнего Верховного Совета и правительства заставило изъять этот принцип как классово чуждый нашему обществу. Пай казался этим людям основой индивидуалистического начала, несовместимого со званием советского человека. Хорошо еще, что закон не запретил создание кооперативов с долевой собственностью, и некоторые кооператоры сами догадались заложить паевой принцип в основу своих предприятий. Но фактический провал многих беспаевых кооперативов объясним не только непомерными налогами, наложенными на кооператоров, но и тем, что фактически псевдокооперативы были обречены проиграть в конкуренции с государственными предприятиями. Ведь для раскрытия потенциала кооперации каждый работник должен действительно быть хозяином, то есть долевым участником дела. Тогда взаимовыручка и инициатива равных партнеров позволят небольшому кооперативному предприятию конкурировать с государственными, где наемные работники трудятся хуже и менее заинтересованно. Увы, в реальной жизни конкуренции не получилось.

Ортодоксальные марксисты предпочитают забыть, что даже Маркс не отрицал частной собственности: говоря о „трудовой частной собственности“, он заявлял, что она по природе социалистична. А самое главное, что ни Сталина, ни Ленина с Троцким, строго говоря, марксистами назвать нельзя. Карл Маркс считал, что социализм можно построить только тогда, когда капиталистический способ организации производства, основанный на производстве товарном, полностью себя исчерпает. И лишь тогда, когда дальнейшее развитие производства в рамках товарного уклада будет невозможно, должен прийти социализм. Именно поэтому Маркс говорил о победе социализма сразу во всех странах.

К 1917 году капитализм не раскрыл еще и сотой доли своих созидательных возможностей, и Ленин, провозгласивший переход к социалистической революции в отдельно взятой России, по сути, спровоцировал не рождение нового общества, а выкидыш. Антидемократический режим большевизма. Мало этого, как в древнем ассирийском прорицании внутри ребенка оказался другой, так и коммунистический режим в России способствовал фашизации Европы. Фашизм и появляется, и приходит к власти в Германии и Италии как ответ перепуганного капитализма на октябрьский переворот. Но и ленинский, интернациональный, и гитлеровский, национальный, вариант радикал-социализма — это как раз то, о чем предупреждал Карл Маркс, великий ученый и последний из немецких Фаустов, с которого Мефистофель за союз и услуги взял столь страшную цену уже после смерти. Ибо учитель отвечает и за учеников, им воспитанных, и за то, что ученики оказались неспособны противостоять лжеученикам, „творчески развившим“ худшие стороны и ошибочные положения концепции гения.

До сих пор даже в постиндустриальном обществе товарное производство еще не исчерпало своих возможностей. С другой стороны, начиная с преобразований Франклина Рузвельта идет процесс социализации капиталистической экономики. Я не думаю, что во всем правы сторонники теории конвергенции социализма и капитализма. Социализм как реальная общественно-экономическая формация (а не как „реальный“ социализм) еще попросту не существует, во всяком случае, не существовал в так называемых „социалистических“ странах. Есть одна из разновидностей тоталитаризма, прикрытая „научной“ коммунистической фразеологией, не более. Конвергенция — это сближение капитализма и социализма. Но что сближать? Как можно сблизить постиндустриальное демократическое общество, пусть и несовершенное, пусть и с элементами неизжитого капитализма прошлого, и антинародный режим, в самых разных странах установленный коммунистической бюрократией?

Сам термин „конвергенция“ взят из биологии. Там он означает сближение автономных форм под воздействием одной среды. Классический пример — сходство тела дельфина и акулы. Можно,