Проснувшись, я калачиком сваливаюсь с койки и, не разгибаясь, бегу в туалет.

Этот день проходит целиком в четырех стенах маленькой комнаты. Под праздничные мелодии негромкой музыки у меня в гостях пляшет беззаботная лень. Я небрит и не стрижен.

На вечернем разводе Рэгс объявляет крестовый поход против разборщиков зданий, что прямо сейчас где-то вновь куют свое недолгое счастье, разрушая дома. Поход безотлагателен и обязателен для каждого. Заводят автобус. Участковые и пэпээсники, обязанные ехать на это мероприятие, неожиданно как-то незаметно и шустро исчезают прямо перед Рэгсом.

Я быстрой тенью проскальзываю в общагу.

Через две минуты на плацу не остается ни души. В автобусе сидят самые сознательные или не успевшие скрыться. Их пять человек из сорока. Взъерошенный и суетливый, мечется по плацу Рэгс. Длинные ходули ног носят его безумную голову по каждому закутку отдела. Никого!..

Автобус выходит с пятью милиционерами. Через час они возвращаются с двумя задержанными. Рамзес Безобразный, коему поручено разобраться в произошедшем по закону, вскоре отпускает обоих.

После окончания похода оставшиеся на усиление в ночь местные участковые долго и крепко предъявляют Безобразному за его выходки. Тот наигранно обижается, раскаивается и обещает с утра написать рапорт об уходе с поста начальника службы.

Через пять минут он все забыл.

В 05.00 дежурный ходит по кубрикам и собирает контрактников на зачистку. Притворившись полностью отсутствующим, наш кубрик в количестве четырех человек двери не открывает. Лежа на кроватях, мы прислушиваемся к шумам снаружи. Вскоре со двора доносится громкий лязг закрывающихся ворот. Спать.

Утром Рэгс властно и громко требует письменного объяснения «от всех тех, кого вчера не было в автобусе». По привычке не обращать внимания на пустую его болтовню, каждый пропускает слова мимо ушей.

Пока с одного края в справедливом гневе кипятится Рэгс, с другого края начальник штаба Капитан Шрэк производит набор на новую зачистку. Волею судьбы я попадаю в СОГ. Стираюсь, бреюсь и ложусь спать. За целый день ни одного выезда.

Целый день я протираю штаны в этом отделе, целый день сплю, ем и мучаюсь от скуки. Медленно плетутся бесконечные часы. Их минуты, бестолковые и длинные, привычно шагают, отнимая у меня жизнь. Минуты, которых так много сейчас… Минуты, которых никогда не хватит потом…

Беды, как осенние листья, сорванные ветром с осыпающихся деревьев, падают на нас. Который день подряд отключают электричество. Колючая, безжизненная засуха заползает в один на весь отдел водопроводный кран.

Мы стоим на крыльце второго этажа убогого своего общежития. В комнатах не работают вентиляторы, а от накалившихся за день стен не продохнуть. С лежачего семь потов сходит. Мутный дым сигарет, заплетаясь между пальцами, тихо плывет вверх.

Начинается общий разговор о заработанных нами деньгах и о том, сколько предстоит заработать их еще. Слепая человеческая жадность преобладает в воспаленном нашем сознании над шальными пулями, ждущими здесь на каждом шагу, над трупами вчера убитых товарищей, над годами одиночества, над разлуками, над грехами и полученными за них наградами… Мы хватаемся за призрачный свет ждущего впереди нищего богатства. Богатства, за которое отданы лучшие, самые главные годы пропадающей жизни, которое развеется, как пепел, протечет, как песок сквозь пальцы, после возвращения домой.

Я отхожу в сторону и смотрю на товарищей. Сумасшедшие люди стоят передо мной. Люди, отдающие год за годом этому городу, сейчас спорят, доказывают друг другу, кто дольше сможет здесь жить. Одни хвастаются идущим тут вторым и третьим годом службы подряд, другие обещают их когда-нибудь обогнать.

Мои собственные полгода этой командировки уже дают о себе знать. Все! Я больше не могу! Я не могу больше! Я уже сломался и не жду от жизни ничего хорошего. Хочется просто упасть и заплакать от безысходности проклятой погонной судьбы, от ее прожитых напрасно лет, от потерянных цели и смысла жизни. А еще хочется просто застрелиться где-нибудь на заднем дворе этого отдела.

Не деньги привели меня сюда, и не они держат здесь, а именно эта самая проклятая безысходность. Я боюсь снять погоны, боюсь уйти от своей судьбы и ненавижу себя за это. Почему боюсь? Потому что не знаю, как жить дальше. Потому что не могу без войны. Потому что я — бесплатное приложение к автомату…

Глубокая, мертвая апатия туманит мой ослабший, не способный уже к сопротивлению разум.

Звездное августовское небо раскинулось над ночной духотой земли. Вспыхивающие, горящие созвездия далеких галактик не спеша передвигают по нему свой мертвый блистающий свет.

Слева взлетают, подолгу висят и падают красные огни осветительных ракет Пыльного. С багрового, освещенного красками войны горизонта доносится нарастающий гул артиллерии. Разрывы… Глухие тяжелые разрывы долетают до нашего слуха. Командование Пыльного зарабатывает себе боевые. Говорят, что им закрывают по двадцать пять — тридцать дней в месяц, тогда как нам ни одного за целый год.

Среди контрактников ходит то ли сказка, то ли быль о том, как тамошние отцы-командиры одной из воинских частей умудрились закрыть себе в феврале тридцать один боевой день. Не хило! И сидят ведь там по кабинетам, да с инспекторскими проверкам к нам ездят, не мотаясь два-три раза в день по зачисткам да патрулям.

Поздней ночью, когда я стою на посту, дают электричество.

Погибшему чеченскому президенту Ахмату Кадырову посмертно присвоено звание Героя России. В честь Кадырова в Москве будет названа одна из улиц.

Руслану Ямадаеву, бывшему полевому командиру Джохара Дудаева, депутату Государственной думы, также присвоено звание Героя России.

29 августа — выборы президента Чечни. С утра мы убываем на назначенные избирательные участки. Десять суток вдали от всех начальников. Вдали от Рамзеса, Рэгса и Тайда.

Я попадаю вместе с Опером на свой 20-й участок в 29-ю среднюю школу. Нас двое русских, остальные десять человек — чеченцы. Старший группы Тамерлан.

Втайне я радуюсь столь удачному случаю, как 20-й участок, и наотрез отказываюсь меняться местами с каким-то подошедшим чеченцем, что уговаривает меня уйти в команду автовокзала. Тайная моя радость кровожадна и безумна. Там, на самом далеком посту, в нашпигованном боевиками поселке Алды, только и может состояться какая-нибудь заварушка, в которой придется кое-кому сложить головы. Или нам, или им. Кровь моя стынет в жилах от повседневного однообразия и давно хочет горячей и скорой развязки. В бой, в бой, в бой!.. Мы-то не подведем! Мы-то будем драться всем на зависть! И смерть лихую примем, коли силы источатся.

Оглянувшись на свою команду, я вдруг понимаю, что «мы» — это только я с Опером, Тамерлан и жестокий чеченец Ахмед. Нам четверым выбирать не из чего. Я и Опер — русские, Тамерлан и Ахмед давно приговорены к смерти за службу России. Остальных я почти не знаю, а что знаю о них, не дает никакой уверенности.