– Тогда – сорок минут на последние приготовления. Съешьте мигом все бутерброды. Встречаемся здесь… – он взглянул на часы, – ровно в десять.

Все растащили настряпанное и исчезли наверху. Альмош уволок Ирму с собой, меня отвела за руку к себе в комнату Тэси – по каким-то их внутренним законам расселения меня прописали к ней. Закрыв за нами дверь, Тэси оглядела меня с головы до пят, подошла к моему рюкзаку, порылась в нем, извлекла прихваченное термобелье и толстые шерстяные носки, а из своей сумки добыла необъятную, колючую парку с капюшоном – домашней вязки, с иероглифом на животе. Синюю, понятно. Подчиняясь бездумной стыдливости, я отвернулась, чтобы стянуть свитер и заменить его на «терму», в спину мне прилетел тихий смешок, но тут в недрах рюкзака загомонил телефон, и я, разом заплутав в рукавах, развернулась и полезла доставать аппарат. Тэси откровенно разглядывала меня и при этом изрядно веселилась. Звонил Федор.

– Ты как доехала? Чего не пишешь?

– Прости, пожалуйста, забегалась. Я бы тебе позвонила ближе к полуночи.

– Ну хорошо. Тебя встретили? Все нормально? Развлекаетесь?

– Собираемся на прогулку, судя по всему.

– Одевайся там, холодно ж, небось. У нас тут метель.

– Тут без снега. Но свежо, да. – Не снятый свитер болтался у меня на шее. Тэси, склонив голову набок, слушала мою тарабарщину и улыбалась.

– Ты, если потерялась во времени, имей в виду: в Москве без пятнадцати двенадцать.

Я спохватилась:

– С наступающим, дядьФедор.

– Спасибо.

– Ты хоть не один?

– Спасибо что спросила. – Хмыкает. – Нет, не один. И тоже собираюсь гулять. Антон позвал разливать прохожим глинтвейн. – Антоша любил играть новогодней ночью в доброго волшебника. За Федором, однако, подобных гуманитарных замашек не числилось. Но я решила не уточнять, что такое вдруг произошло у него в голове.

– Ну отлично тогда! Молодцы! Не забудь поглядеть на подарок. Обнимаю, Федор, осторожнее там… – Я осеклась, потому что финал этой реплики подразумевался вполне программным, но отчего-то его никак было не выпихнуть наружу. Федор подождал немного и сказал за меня:

– В общем, я скучаю.

– Извини, что вот так вышло. Пожалуйста. – Последнее – уже шепотом.

– Андрюха меня предупреждал, что с тобой все не как у людей. – Вроде шутит. Хорошо все, значит.

– Ну да, точно.

– Иди уже давай. С Новым годом, дурында.

– Сам балда. С Новым годом!

Отбой.

А в телефоне уже – пачка сообщений: в Москве следующий год уже вовсю наступал. Экипировавшись, я по инерции сунула телефон в карман штанов, но Тэси, заметив это мое нежелание терять связь с внешним миром, решительно извлекла аппарат и выпустила его, как рыбу в аквариум, обратно в рюкзак. Глянула на меня и помотала головой: с собой не бери. Воля ваша, господа заговорщики.

Важные резные стрелки на часах в гостиной еще не успели встать в назначенную позу десяти, когда мы все уже сидели внизу, как школьники перед экскурсией, и ждали стартового флажка. На всех была более-менее спортивная экипировка. Поскольку я понятия не имела, что они задумали, волноваться и фантазировать уже физически не могла, а остальные были в меру возбуждены, но без лишней торжественности, мы трепались об уходящем годе, как ни в чем не бывало. Я приметила несколько скатанных в плотные трубки гимнастических ковриков, а прямо у входа – три старинных масляных фонаря. Ровно в десять входная дверь открылась и показала нам Герцога – он уже стоял на крыльце, одетый в плотную короткую куртку со множеством карманов и в лыжные штаны.

Дальнейшее происходило в полном молчании. Все поднялись, разобрали приготовленное снаряжение и двинулись гурьбой за Герцогом. Мы проделали обратный путь в центр города, протолкались через густую, мощно подогретую предновогодним ажиотажем и горячим вином толпу празднующих, свернули налево и начали взбираться по пологому травянистому склону на скалы. Я хорошо знала эту дорогу: не раз и не два мы гуляли тут с тем, другим моим племенем. Федору мои племенные категории были всю дорогу безразличны, Ирмин текст он считал «восторженной обсессивной антинаучной прозой», сказал, что нас всех надо спасать из оккультного тумана, и ехидно поинтересовался, не продал ли кто из героев квартиру в пользу Герцога. Чуть не поссорились тогда, но как-то утрясли: Федору хватало чувства юмора и общего пофигизма, чтобы говорить такие вещи не всерьез. Я же, назло ему, распечатала на принтере рисунок из Ирминых дневников, где она попыталась изобразить Герцога, и прилепила в кухне над раковиной – в знак демонстративного театрального фанатизма. Федор похмыкал, но портрет висит себе там же до сих пор.

Хоть и знакомая была тропа, но бродить по ней ночью мне приходилось впервые. Прожекторная подсветка преобразила многометровые алебастровые скальные стенки в патрицианский зал. Амфитеатр бухты замер на одном басовом органном аккорде – чуть приоткрыв внутренние уши, можно было даже попытаться и его услышать. Ветер стих так же внезапно, как и проснулся несколько часов назад, океан бодрствовал, но в абсолютном штиле. Чаек сдуло. Мы поднимались все выше, гул города мелел и истончался, и минут через двадцать неспешного хода нас забрала в свое нутро практически полная тишина. На гребне первой скалы мы остановились, и Дилан зажег фонари. Дальше двигались гуськом, Герцог освещал дорогу, идя в голове колонны, Энгус – где-то посередине, Альмош – замыкающим.

Между первой и второй скалами разлог почти не ощущался, и я невозбранно предавалась путаным, но приятным мыслям. А вот между второй и третьей земля сложилась лодкой, и пришлось отвлечься от грез и начать смотреть под ноги. Мы ссыпались на дно, а потом опять взобрались наверх. Дальше тропа запетляла по ежевичнику, догола ощипанному туристами и птицами, по курткам зашелестели колючие ветки. Движение сильно замедлилось: приходилось ступать осторожно, чтобы не налететь на впереди идущего или что-нибудь себе не сломать. Но в своих спутниках я не заметила никакой суеты: у нас либо навалом времени до неведомого мне назначенного, либо важно было просто дойти – неважно, когда.

На бетонные плиты, ведшие вниз, на дикий пляж, мы сошли примерно в одиннадцать. Дно в этой бухте было устлано мелкой трескучей галькой. Компания заметно прибавила шаг, свет фонарей запрыгал по камешкам. Мы приближались к скале со сквозной промоиной в виде замочной скважины, и меня затопляло отстраненное любопытство. Куда и зачем мы хотим прийти? Как ночью, только при свете наших коптилок, без веревок или иного оборудования, мы собираемся штурмовать мокрую, заросшую осклизлой зеленой накипью стенку, если в наших планах – попасть зачем-нибудь в соседнюю бухту? Интересно, кому из компании, исключая меня, все это так же неведомо? И вот еще что: они ведь небось всю дорогу обсуждали, что, куда и зачем, но на что я гожусь как безмолвный собеседник? Да ни на что, понятно.

Стенка под «замочной скважиной» встретила нас сонным недоумением. Герцог приблизился и бегло ощупал поверхность, некоторое время задумчиво смотрел в океан, а потом жестом подозвал Энгуса. Остальные стояли и спокойно ждали дальнейших распоряжений. Герцог с Энгусом покопались в неглубокой трещине и вытянули на свет разлохмаченную синтетическую веревку с большой палец толщиной, уходившую куда-то наверх. Приглядевшись, я увидела, что на много бугрящихся узлов она привязана к уставшему от соли металлическому кольцу, вбитому в скалу и заляпанному для прочности цементом в месте крепления. До кольца было метра четыре, не меньше. Нижний конец веревки болтался где-то на уровне моего лица.