– Сейчас расскажу, погоди.

Федор пожал плечами, сгрузил блестящее и шуршащее на пол в комнате и вернулся к своим любимым мониторам. Я же разделась и боком-боком просочилась на кухню, все еще надеясь, что Федор вдруг сам прозрит несказанное, все поймет, и мы счастливо проспим до четырех утра, после чего я чмокну его в пухлые губы и возьму курс на аэропорт, а он, счастливый и довольный, станет готовиться к уединению в новогоднюю ночь. Но ожидать такой плотности чудес было уж совсем и непрактично, и борзо.

– Так что в итоге? – Федор, мастер краткого художественного слова, скрестив руки на груди и, видимо, смутно ощущая, что дело нечисто, остановился в проеме кухонной двери.

– Акхм. Ну… – Давай уже разом, ну правда. – Дядь-Федор, слушай, я завтра утром улетаю.

– Та-ак. На один день, что ли? И далеко?

– Нет, на неделю. П-примерно.

Пара секунд все же потребовалась, чтобы Федор осознал сказанное и его следствия.

– Потрудись объясниться, пожалуйста.

Уфф. Пока все ничего.

– Помнишь, я тебе рассказывала про книгу, которую я переводила с фернского?

– Помню, да, девчачьи глупости. Анти-Буковски, анти-Мураками, ага. И что?

В интересах дела я сочла возможным пропустить эту реплику мимо ушей.

– Ну да. Вот эти ребята не хотели меня в свою песочницу, все эти годы. А тут, представляешь! – Побольше трепета и восторга в голосе. – Позвали Новый год отмечать вместе.

Пауза.

– Я с тобой.

– Федор, прости, но никак. Один билет еле добыла, вот буквально сегодня. – Пошла в прихожую, достала заветный бланк. – Смотри.

С некоторой опаской протянула ему билет как вещественное доказательство. Федор, все же мельком зафиксировав пункт назначения, в целом проигнорировал мой жест и продолжил допрос:

– Не убедила. Ты что, не можешь с ними в другое время встретиться?

Пришла пора юлить и лебезить:

– Ну… ну – может не быть другого времени: они ж такие, они в другой раз не позовут. Вот представь, что тебя приглашают на мальчишник самых крутых чуваков с РБК! – Федор увлеченно играл на бирже. Находчивость – наше всё. – Один шанс на всю жизнь.

Федор, судя по лицу, учел мой аргумент, но решил все-таки обидеться, пока – в квазипарламентских выражениях:

– Сань, это скотство, я считаю.

– Не-ет, Федь…

– Не называй меня так.

– Прости, пожалуйста. Нет, Федор, со всей ответственностью заявляю: это не оно. Я ж не к другому мужчине еду, ну правда. – Мысли Федор читать не умел, и поэтому мелькнувшее в сознании имя и лицо Энгуса я гасить не бросилась.

Федор обдумал этот аргумент.

– Допустим. А мне что делать?

– Позвони Андрею, Вике, Антохе, встреть с ними. Обещаю набрать тебя ровно в полночь по Москве.

– Вот спасибо-то. Извиниться не хочешь за все это?

Извиниться? Да я его готова была целовать до крови в темя за то, что так легко отделалась.

– Извиниизвиниизвиниизвини, пожалуйста! – С сильным запозданием я не менее сильно виноватилась, но с раскаянием было туго: я уже была вся там, в Стране Бытия.

– Ладно. Не лезь ко мне какое-то время. Собирай вещи пока. – С этим Федор развернулся на пятках и вернулся в гостиную. А я зарылась в платяной шкаф по пояс.

Сборы заняли примерно полчаса. Я решила, что все теплое и объемное напялю на себя, а остальное много места не потребует. Две трети рюкзака заняли купленные подарки. Да и не планировала я ничего такого брать. Интуитивно показалось, что наряжаться на елку там никто не будет. Шурша пакетами, я прослушала вопрос из другой комнаты, и Федору пришлось напрячь голосовые связки:

– Где встречаетесь хоть?

– В Этрета.

– Где?

– В ЭТРЕТА! ЭТО ТАКОЕ МЕСТО В НОРМАНДИИ, ПОМНИШЬ?

– Чё так сложно-то?

Я решила, что нелишним будет дойти до него и даже присесть на подлокотник его кресла.

– Ирма – которая автор книги – удрала туда полгода назад. Подозреваю, что они таким способом хотят сделать ей сюрприз.

– Красавцы. Человек явно от всех уехал, а вы планируете припереться и все испортить.

– Ты не понимаешь. У них там так все устроено…

– Да куда уж мне.

– Ну не обижайся.

– Да ну тебя. – Неохотное объятие.

– Ты такой у меня замечательный, Федор. – Никакого вранья, серьезно.

– Не подлизывайся, фу. – Но все равно обнимает.

– Я не подлизываюсь. Я восхищаюсь.

– Предательница.

– Не кидайся словами.

– Поучи деда кашлять.

– Дед, тоже мне.

– Собирайся иди. Спать-то будешь ложиться? Я бы вызвал такси уже сейчас, на всякий случай. Смотри, как метет.

…Пресловутая полоса отчуждения началась уже в такси. Мне в последний момент, как это всегда бывает, взгрустнулось и стало не по себе: куда лечу? зачем? Но еще на подъездах к Домодедово я уже подняла все якоря.

В Калининграде, как и было обещано, я провела несколько часов. А потом еще несколько – из-за метели не давали взлета. Полная анестезия вечно ноющей железе треволнений: сутки в запасе! На радостях я сперла в аэропортовом кафе шикарный стакан для виски – «дьюаровский». Подарю Федору, когда вернусь. «Когда вернусь». «Долго и счастливо», да.

Вылетели в итоге ближе к трем. На Париж одновременно с моим самолетом опустились напитанные рождественскими огнями сумерки, акварельно расквашенные дождем пополам со снегом. Обнять бы Йенса.

Ответа пришлось ждать долго. Я приехала на Северный вокзал, купила ритуальный багет с сыром, выбралась на улицу и пошла куда глаза глядят. Руки немедленно украсились багряными цыпками и окостенели под ветром, мне было промозгло и абсолютно одиноко – в значении «уединенно»: я совсем-совсем одна на расползающейся под ногами Пангее, а счастье шло в метре впереди меня, размахивая полами настежь распахнутого, легкого не по сезону пальто, и шлейф из корицы и гвоздики тянулся широким конусом, волоча меня за собой. Но отчего-то нагнать его и заглянуть ему в глаза я никак не могла, и от этого росло и росло перчившее горло беспокойство.

И вот оно. Ближе к десяти прилетело: «В Ютландии. Хороним Риику. Автокатастрофа. Прости». Я не глядя перешагнула порог первого попавшегося кафе, где-то на Сен-Жермен. Играло что-то Франсуа Фельдмана, похоже. Люди за окнами бежали туда и сюда. Официанты хамили, как обычно. Звякала посуда, бармен шумно рассказывал анекдот каким-то мужикам в подпитии. Кивала и подмигивала праздничная иллюминация. Сходили с ума водители в пробке. По шкурам окостеневших платанов стекало мокрое небо. Риике, сводной сестре Йенса, было от силы двадцать четыре. «Не плачь, я сам», – высветилось на телефоне чуть погодя.